Философский камень.
Эзотерическое миро и жизне–воззрение

Индивидуалистическая воля к власти ведет к разделению. Универсалистская воля к единству демонстрирует ценность и жизнеспособность нашего индивидуализма.

Когда мировоззрение (законы мироздания) и жизневоззрение (законы жизни) разбиваются вдребезги, как и многое другое, которое казалось нам определенным и надежным, лопаются, как мыльные пузыри, которыми они и являются, но которые нам всегда трудно признать, тогда чувство солидарности и потребность в единстве становятся жизненно важными факторами.

Воля к единству - это не воля к единообразию, не стандартизация, не роботизация. Воля к единству не борется ни с другими взглядами, ни с инакомыслящими. Она настолько разумна, что ей не нужно бояться критики. Она оставляет в покое вымысел каждого, ибо знает, как найти единство в многообразии. Индивид имеет естественное право на существование, право отличаться от всех остальных, быть индивидом, обладающим индивидуальностью. В самом глубоком смысле свобода - это индивидуальность. Без свободы нет индивидуальности, нет уверенности в себе, нет самоопределения, нет развития. Воля к единству - это самая сильная защита свободы, ибо эта воля должна быть построена на свободе как её основе. Истинное единство не может быть навязано и никогда не может быть завоевано ценой свободы. Воля к единству несравнимо выше любого психоза, который временно объединяет всех. Она не нуждается ни в принуждении, ни в силе, ибо это нерушимое чувство сопричастности и солидарности, доказанное в действии. Воля к единству делает любую нацию настолько сильной и великой, насколько это возможно. Каждая часть нации, какой бы маленькой она ни была, является неотъемлемой частью целого, большой частью целого. Воля к единству порождает целую и гигантскую силу для достижения внешнего единства; силу, отличную от любого диктаторского принуждения, которое всегда несет в себе семя разделения. Угнетение не воспитывает никакой воли к единству и никакой веры в способность угнетателя выполнить свои райские обещания.

Жизнь не обязательно должна быть борьбой. Борьба может быть фактором развития для низших форм жизни. Однако на более высоких стадиях развития борьба иррациональна. Даже конкуренция - сублимация стремления к борьбе - была заменена сотрудничеством. Борьба никак не может быть связана с культурой. Там, где идет борьба, культура отсутствует; хотя технический прогресс может быть сколь угодно велик. Разум в конце концов научается признавать, что закон джунглей, война всех против всех, принадлежит джунглям. Жизнь, рассматриваемая как целое, - это великий коллектив, отдельные единицы которого, достигнув уровня развития, основанного на здравом смысле, объединятся в совместном стремлении достичь ещё более ясного сознания от невежества и бессилия, обрести свободу и силу, присущие пониманию.

Политические партии также демонстрируют важность солидарности. Но солидарность внутри определенной партии, внутри определенного социального класса всегда ведет к расколу в обществе. Целое было разделено и распадается всё больше и больше. Забывается, что классовые интересы оправданы только тогда и до тех пор, пока они подчинены интересам целого.

Устранить всё разделяющее и прийти к согласию по всему, о чем можно договориться, - и это во всех областях - есть первый шаг к цели единства, есть первое условие объединения всех индивидов, всех партий в то неразрывное единство, которое может осуществить воля к единству.

Воля к единству, возможно, не единственный путь решения социальных и экономических проблем. Но это самый лучший, самый простой, самый надежный и, возможно, самый необходимый путь. Если большинство начнет сомневаться в возможности достижения результата на добровольной основе, то оно попытается добиться его другим, худшим способом. Воля к единству - это единственная разумная основа и единственная прочная в долгосрочной перспективе основа общества и культуры. Эта идея является основной идеей этой книги.

Воля к единству - это не в последнюю очередь воля к национальной культуре. Такая культура должна возникать из той коллективной уверенности в себе и в самоопределении, которые воспитывает в нации воля к единству.

Чтобы создать культуру, человек должен сначала найти Человека. Культура невозможна до тех пор, пока он не будет открыт. Ибо человек всегда является мерилом культуры. Человек сам создает свою культуру. Никто другой не оказывает ему такой услуги. Там, где человека не уважают как человека - потому что именно как человек он выше, превосходнее всего остального, - там отсутствует человек, отсутствуют условия человека, а значит, отсутствуют условия культуры.

Каждый имеет право на свою долю, но не на большее. Требование большего приводит к тому, что другие вынуждены обходиться без своей необходимой доли. Индивидуальная ненасытность противодействует стремлению к единству. Когда никто не требует больше своей доли, тогда все остальные тоже получат свою долю. Конечно, это не означает, что все доли равны, ибо задачи не одинаково велики. Когда каждый получает свою долю, тогда достигается стадия материальной культуры.

Стадия эмоциональной культуры достигнута, когда все служат, и никто не чувствует себя хозяином. Когда каждый служит чему-то высшему, чему-то за пределами себя, чему-то для нескольких, для многих, для всех вместе, тогда возникает та гармония, которая является проявлением культурных эмоций. Нынешние интеллектуальные возможности человека переоцениваются, а его эмоциональные недооцениваются и игнорируются. Гораздо легче реализовать эмоциональную культуру с чувством единства как своей высшей ценностью.

Мы будем обладать социальной культурой, когда отдельные люди почувствуют, что они существуют для общества, а общество чувствует, что оно существует для каждого отдельного человека; когда каждый считает служение своей главной задачей.

Предпосылкой стадии интеллектуальной культуры являются рациональные и непротиворечивые мировоззрение и жизневоззрение, свободные от догм и ставшие доступными для всех. Это предполагает наличие системы образования, которая развивает способность суждения.

Эмоциональная и ментальная культура - это те виды культуры, которые наиболее важны для реализации единства. Материальная культура последует как нечто само собой разумеющееся, когда добрая воля к взаимопомощи станет высшей ценностью и нормой.

Ментальная культура предполагает ментальную самостоятельность и ментальное самоопределение. Интеллектуальная независимость предполагает способность критически просеять тот материал, который нам дала культура, оценить степень надёжности и реализуемости тех идей, которые мы находим.

Школа прививает определенные навыки - например, знание языков, - которые призваны дать возможность получить истинное образование или знание фактов. Для слишком многих людей само умение - это то же самое, что и образование: умение высказываться по любому поводу и судить обо всем, что они случайно подхватили, лишь с видимостью знания фактов, то есть умение, противоположное надежности. При окончания школы молодые люди, которых считают зрелыми, оказываются скорее дезориентированными, несведущими в жизни, неспособными чувствовать свою независимость и объективно судить. Их самостоятельной деятельности мешает перегруженность памяти несущественными вещами - памяти, которая должна была впитывать только знание законов, принципов и методов, а не детали, доступные в справочниках. Истинная цель школы - развитие способности к суждению. Целью рационального воспитания и образования является братство.

Здравый смысл – это критический разум, высший разум каждого человека. Здравый смысл релятивизирует (подразумевает относительность явлений), стремится к объективности, исправляет себя, почти никогда не высказывает окончательных мнений и не основывает мнения на неполных фактах и недостаточном опыте.

Захламленный чулан истории идей забит суевериями, которые когда-то назывались истиной. Мир по-прежнему представляет собой хаос бесчисленных идеологий, основанных на вымыслах и иллюзиях. Неудивительно, что человек, изучивший их досконально, в конце концов становится скептиком.

Системы верований основаны на эмоциональном убеждении, возведенном в абсолют. Системы ментальных спекуляций при критическом рассмотрении оказываются несостоятельными. И оба вида систем вступают в конфликт с фактами реальности.

Знание реальности – это единственная, твердая как скала основа мировоззрения и жизневоззрения. Естествознание нанесло на карту лишь малую часть реальности. Однако это позволило ясно показать, что всё, что противоречит фактам действительности, не может претендовать на звание истины.

Многие люди считают безнадежной задачей поиск объединяющей связи во всех культурных традициях, находящихся в состоянии распада, противоречащих друг другу, разобщенных и блуждающих в неопределенности. Достичь объединяющую связь невозможно без согласованного стремления, воли к единству, хотя то, что разделяет людей, почти всегда несущественно как в эмоциональном, так и в ментальном отношении. Мы должны научиться не концентрироваться на том, что разделяет, а направлять свое внимание на то, что объединяет, и рассматривать всё, что разделяет, как несущественное.

На своей нынешней стадии развития человек является эмоциональным существом с возможностью кратковременного использования своего ещё неразвитого разума.

За исключением чувственного восприятия, можно сказать, что эмоциональность включает в себя всё психическое, что не относится к чисто рациональному, а чисто рациональное не охватывает многого. Наше сознание сосредоточено на эмоциональности, которая окрашивает как чувственные восприятия, так и мысли. Время от времени сознание совершает временный экскурс в сферу неэмоционального мышления, когда мы отключаем всё, что может быть эмоционально окрашено, всё, что касается наших желаний и потребностей, всё, что относится к «личному».

Эмоция – не имеет меры. Она абсолютизирует и субъективно суверенна. Эмоция требует определенности, хочет чего-то непоколебимо твердого и определенного, «даже если погибнут земля и небо», превращает относительное в абсолютное, вероятности - в абсолютные истины.

В борьбе между эмоцией и разумом побеждает эмоция, поскольку она воспринимается как абсолютная, а разум признает относительность своего содержания. Эмоции диктуют большинство мнений. Тот факт, что идея побеждает, не является доказательством её рациональности, правильности или жизнеспособности, но слишком часто является доказательством её эмоциональной целесообразности.

Эмоциональное мышление имитирует всё, что находит симпатичным, и копирует ход мыслей, привлекательный для эмоций. С объективной точки зрения эмоциональное мышление некритично и неразборчиво и имеет особую склонность прибегать к фикциям, недоступным рациональной критике. Эмоциональное мышление определяет выбор авторитетов, выбор особо важных точек зрения, выбор мировоззрения и жизневоззрения. Эмоциональное мышление реагирует на любую критику, как будто осознавая, что объективный анализ в конечном итоге подорвет силу его преимущественно эмоциональных концепций.

Тот факт, что догмы трудно искоренить, зависит от того, что они вплетены в эмоциональные комплексы. Таким образом, они становятся потребностями. Эмоции должны обладать несокрушимой определенностью. Разрушение догм ведет к растворению соответствующих комплексов, а тем самым и к эмоциональному хаосу, который для многих людей болезнен и трудно преодолеваем.

Тот факт, что искусство формулирования относится к области эмоционального мышления, очевиден из власти соответствующих эмоций над мыслью, из романтики и атмосферы, создаваемой выбором слов, блеском формы (которая разжигает воображение), из внушающей силы броских лозунгов, (с помощью которых можно вызвать эмоциональное опьянение или психоз).

Эмоция господствует не только над мыслью, но и над волей. Человек желает того, что за него решают его эмоции, что он должен хотеть. Суть волевого акта, который направляет нашу деятельность, - это аффекты или, выражаясь более современными терминами, витализированные эмоциональные комплексы. Действие определяется его сильнейшим мотивом, а самые сильные мотивы - это эмоциональные факторы.

Четыре темперамента - холерик, меланхолик, сангвиник и флегматик - влияют на наше эмоциональное мышление, а также на нашу эмоциональную волю и являются видимым проявлением наших эмоциональных реакций. Если эмоция отсутствует, действие легко откладывается. Разум колеблется между различными точками зрения, если он не признает необходимости немедленного действия. Поскольку большинство точек зрения в определенной степени кажутся произвольными, разум медлит, пока не вмешаются эмоции и не примут решение.

Осознавая огромную важность эмоций для мышления и воли, мы понимаем значение эмоциональной культуры. Эмоциональная культура - это основа всей культуры. Без эмоциональной культуры - «культуры» уничтожат себя и друг друга, и человечество никогда не достигнет истинной и преимущественно ментальной культуры, которая когда-нибудь сделает людей разумными существами.

Ниже будут критически рассмотрены четыре наиболее важных фактора в области эмоциональной культуры. Только беспристрастно изучив их, мы можем надеяться в конечном итоге увидеть достаточно ясно, чтобы устранить недостатки в согласованной работе.

Задача религии состоит в том, чтобы облегчить бремя жизни, а не сделать его ещё тяжелее.

Задача религии - облагородить человека и тем самым дать ему радость, мир и гармонию.

Задача религии состоит не в том, чтобы издавать заповеди или запреты, а в том, чтобы облагородить и укрепить чувства, сделав все заповеди излишними.

Задача религии состоит не в том, чтобы смягчить гнев какого-либо космического существа, а в том, чтобы объединить нас с нашими собратьями братскими узами.

Задача религии, следовательно, - облагородить наши чувства, проповедовать братство и совершать служение.

В сущности религия - это чувство. Это инстинктивное и спонтанное ощущение жизни - без каких–либо рациональных концепций и теоретических построений - с безотчетной, естественной уверенностью в неразрывном и неизбежном единстве всей жизни, с желанием и стремлением участвовать в этом единстве. Это ощущение жизни содержит в себе: уверенность в жизни, доверие к жизни, прочную опору в жизни, мужество в жизни, радость жизни и волю к жизни.

Это ощущение жизни также является потребностью и все более осознанным стремлением к облагораживанию всех чувств, поддающихся облагораживанию. Это потребность любить и восхищаться, почитать и преклоняться перед всем, что есть и возможно. Чувство единства нигде не проявляется так сильно, как в истинной религии. Это чувство единства, наполняющее погруженного в благочестие человека всеискупающим умиротворением, распространяется не только на невидимое, но и охватывает всё, даже самых злейших его врагов.

Там, где этому чувству единства позволено выражать себя, где оно воспитывается и поощряется вместо того, чтобы подавляться, где этому единству позволено беспрепятственно реализоваться, мы находим тех живых людей, которых мы спонтанно называем настоящими людьми.

В своей собственной сфере чувство - это воля, а также сила и реальность. Спонтанность и определенность чувства разрушаются, когда оно разделяется за и против самого себя. Для того, чтобы разум мог причинить вред чувству или победить его, необходимо, чтобы чувство выступало на стороне разума против другого чувства, чтобы чувство считало себя нуждающимся в поддержке разума и искало её. Если чувство, взывающее к разуму, связано с понятиями, которые в конечном счете оказываются несостоятельными, то это чувство теряет свою поддержку и угасает.

Религия - это чувство, и это чувство является движущей силой в актах служения.

Сознание, вероятно, не ограничено нашими “пятью чувствами”, но, возможно, обладает неограниченными возможностями бессознательного контакта с огромным рядом вибраций из вселенной, которая в основном ещё не исследована. Если бы мы могли воспринимать и интерпретировать все космические вибрации, пронизывающие наше собственное тело, то вполне возможно, что мы были бы всеведущими.

Христианский мистицизм, исламский суфизм и индуистская бхакти-йога - это разные пути к тому мистическому опыту, благодаря которому были обретены высшие состояния, недоступные интроспективному анализу. Из-за опасности самообмана эти склонности должны быть уравновешены специальной тренировкой здравого смысла со строгим требованием целесообразности. Истинный мистик всегда был редким явлением и, кажется, становится всё более редким. Для посторонних людей он характеризуется тем чувством единства всей жизни, тем стремлением к единению с жизнью, тем погружением в единство, которое не следует путать с квиетизмом, делающим акцент на не-делании и на мистическом единении с богом, парализующим мысль, чувство и волю, типичным примером которого является индийский Рамакришна, изображенный в ряде биографий.

До сих пор не было возможности сделать какую-либо систему мышления неизменной. Рассматриваемые исторически, каждая система мышления состоит из ряда систем; таким образом, они являются реконструкциями.

Истинная религия не имеет никакого отношения к разуму и почти не имеет отношения к теориям. Задача религии не в том, чтобы дать мировоззрение и жизневоззрение. Религиозная догматика - это ни религия, ни рациональное жизневоззрение. Она вредит религии.

Концепция, не имеющая соответствия в реальности, является фикцией. Если разум берет на себя ответственность за фикцию, то фикция будет постоянно адаптироваться с помощью новых определений и расширяющегося опыта. Если эмоция, требующая неизменности, берет верх над фикцией, то фикция превращается в догму. Если религиозное чувство связано с несостоятельными рациональными конструкциями, то вред наносится и тем, и другим. Сомнение у индивида, разногласия между индивидами, расколы, приводящие к появлению всё новых сект, - вот неизбежные последствия. Когда догма разрушается, потрясается вся эмоциональная жизнь. Тогда многих людей охватывает паника и они видят себя бредущими по бездонной трясине.

Тот факт, что религия может обходиться без догм, доказывается буддизмом, терпимость которого является следствием этого. Буддийский «синод» сформулировал в качестве своего первого тезиса: «Всё, что противоречит здравому смыслу, не может соответствовать учению Будды». Если бы христианский собор принял подобный тезис, то значительная часть несчастного человеческого рода была бы избавлена от ужасных страданий, бесконечных споров и бесконечных сомнений.

Религиозные догмы никого не улучшают. Именно облагораживание чувств приводит к улучшениям. Культивирование благородных чувств, таких как восхищение, привязанность, сочувствие, совершенно иным образом способствовало бы возвышению человечества. Угасание религиозного чувства лучше, чем что-либо другое, свидетельствует о вреде, причиняемом связью религии с неприемлемыми взглядами.

Вера не относится к сущности религии. Это лучше всего видно из того факта, что Будда серьезно предупреждал всех своих учеников не верить (не принимать слепо). Вопрос в том, не имел ли ввиду Иешу под "верой" волю, хотя слово "вера" как значение "воли" было искажено настолько, что сначала означало доверие, а затем слепое принятие или иррациональное убеждение.

Библейская критика пугает многих людей. Но любой, кто сомневается в том, что вопрос Пилата - «Что такое истина?» - это слово божие, тот уже практикует критику Библии. Если каждое слово Ветхого Завета есть слово божие, то иудаизм столь же непогрешим и божественен, как и христианство. Вопрос в том, не утратили ли также и евреи ключ к своему Завету, став западниками и буквалистами вместо того, чтобы быть восточниками и символистами.

Слова, которые люди могут понять, - это слова людей, а не слова космического существа. Бог не проповедует никакой истины и не защищает истину от фальсификации и обмана. Человеку был дан разум, чтобы он мог использовать его для того, чтобы самому искать и находить истину.

Религиозная догматика, как правило, страдает от трех ложных концепций: ошибочного представления о боге, ошибочного представления о грехе и ошибочного представления об искуплении.

Представление о Боге постоянно менялось на протяжении веков. Оно, как и все другие религиозные идеи, всегда будет предметом споров. Но тогда безосновательные идеи являются излишними для религии, обладающей психологической проницательностью.

Наше представление о боге ложно, пока человека распинают, оскорбляют и презирают. Конечно, наше представление о боге никак не влияет на возможное существование космического существа. Дикари поклоняются духу созданных ими идолов, а несколько менее примитивные умы преклоняются перед духом созданных ими идей.

Когда представление о боге будет сублимировано в идею (столь непривлекательную для тех, кто убаюкан верой в произвольную благодать) всеобщего причинно-следственного закона, который также имеет психологическую силу, закона посева и жатвы, о неизбежности которого говорил Иешу, тогда эта идея достигнет своего высшего рационального выражения. Высшим проявлением чувства божественности является объединяющее всемогущество любви.

Тот, кто не совершенен, как бог, кто не подобен богу, кто, следовательно, не есть бог, считается “грешником”. Человек, то есть нечто относительное, должен быть богом или абсолютным, иначе он осужден (считается виновным перед богом) на вечность.

Насаждение идеи греха, которая была истинным “грехопадением", и заражение человечества тем иррациональным комплексом неизбежного и невыносимого бремени греха, тем комплексом, который препятствует жизни и способствует ненависти, - это самое гнусное преступление, достойное дьявола, которое когда-либо совершалось над человечеством.

Учение о грехе и вечном наказании распространяли иностранные миссии. Они, конечно, вскоре поняли, что невыносимое бремя греха должно быть каким-то образом снято. Для этого в различных религиях есть наемные уполномоченные, у которых есть свои особые трюки. Христианство - нечто совершенно отличное от учения Христа – сделало веру в иррациональное и непостижимое условием отпущения грехов.

Согласно учению церкви, «грех - это преступление, совершенное против бесконечного существа, и потому требует бесконечного наказания». Вполне естественно, что они пытались объяснить идею о том, что это бесконечное существо может быть бесконечной любовью, может бесконечно прощать, а не вечно ненавидеть жертв невежества и неспособности. Согласно здравому смыслу, «грех» скорее был бы преступлением, совершенным против другого человека и признанным виновным лицом как таковое, либо препятствием для собственного развития, созданным самим человеком. Такой грешник нуждается в психиатрическом лечении. Когда "грех" будет тем, что отделяет человека - не от космического существа, - а от другого человека, кем бы он ни был, тогда мы станем очеловеченными. Тогда мы начнем открывать то, что ещё не открыто, а именно Человека. Истинная культура проявляется в том, что она примиряет человека с его собратьями. Однако это, по-видимому, самое трудное из всего.

Представление об искуплении столь же абсурдно. Однако проблеск здравого смысла сумел проникнуть сквозь эту тьму неразумия: «Бог не есть гнев. Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет такого места, которое делало бы Бога объектом искупления, тем, кто должен быть искуплен. Напротив, Бог - это субъект искупления, тот, от кого исходит искупление. Именно человек приходит в ярость от кажущихся беззаконий жизни и уходит от Бога в своей ненависти. Не бог должен быть искуплен человеком, а человек - богом».

Стремление человека к единству с жизнью воспринималось - как у мистиков - всегда и везде реальностью этого единства.

Ни одна идея не является столь расплывчатой, неопределенной и двусмысленной, никаким словом так не злоупотребляют, как словом «мораль». Человек просто знает, что это «непогрешимый абсолют», который всегда достаточно хорош в качестве оружия. Но для того, чтобы быть эффективным в качестве орудия убийства, оно должно быть настолько непонятным, насколько это возможно.

Каждое новое жизневоззрение приводит к новому взгляду на мораль с новыми правилами поведения и новыми ценностями, установленными в соответствии с новыми основами для оценки. Эти правила и ценности сохраняются ещё долгое время после того, как жизневоззрение и основа для оценки были отброшены. Они постепенно устраняются случайным образом, но всегда будут существовать какие-то условности, которые никто не может объяснить и которые кажутся таинственными и запретными. Не было бы такого невежества относительно того, что такое «мораль», если бы на неё существовал спрос.

Спасти мораль пытались многими способами. Абсолютные заповеди, абсолютные условности, абсолютные правила поведения, абсолютные мотивы, абсолютные нормы оценки и голос совести - всё это было тщетно испробовано. Однако ни одна философская система морали не выдержала рациональной критики.

Употребление слова «мораль» было фикцией во всех возможных смыслах, и в конце концов уже никто не знает, что означает это слово. Из-за этого злоупотребления слово приобрело вид святости, сверхъестественной таинственности. Время от времени устраиваются призовые соревнования по морали. Сбитые с толку обманом понятий, совершенным с помощью фикции, «мыслители» тщетно ищут разумного объяснения. Не существует никакой рациональной науки о морали, есть только история моральных построений.

Для среднего человека мораль - это то, что одобряется, а аморальность - то, что не одобряется другими людьми. Оценки других людей - это основа оценки среднего человека. Страх быть непохожим на других людей и, следовательно, быть объектом презрения и преследования со стороны неразборчивых - вот моральный мотив среднего человека.

Традиции должны быть разумными и последовательными. Они часто неразумны и взаимно противоречивы.

Традиции должны иметь научную основу в физиологическом, психологическом и социальном отношении. Часто они являются откровенным издевательством над всем научным.

Традиции должны быть гуманными и позволять человеку ту свободу, на которую он может претендовать и на которую он имеет право. Они часто бывают жестокими и античеловечными.

Традиции должны помогать людям жить. В каком-то отношении они почти всегда враждебны жизни.

Традиции должны быть излишними. Законы сообщества должны быть достаточно нормативными. Условности действительно были бы излишни, если бы люди не были такими «условными», неуверенными в себе, лишенными вкуса, такта и рассудительности.

Традиции должны быть доступны для тех, кто без них беспомощен. Возможно, когда-нибудь в будущем будут составлены международные соглашения о хороших манерах. Как и сейчас, каждая страна и часть страны имеет свои обычаи, манеры и предписания относительно того, что можно делать и как, а что делать нельзя.

Те, кто желает практиковать определенные условности, должны объединиться в ордена для поклонников традиций, где они могли бы встречаться с людьми схожего ума и примерно одинакового интеллектуального и культурного уровня.

Никакое правило не должно применяться без разбора в любое время, в любом случае и в любом месте. Правило поведения предполагает наличие у действующего человека трех способностей: способности к анализу, к рассуждению и к применению как правила, так и случая. Чаще всего эти способности отсутствуют, а если и существуют, то редко используются. Условия моральных правил абсурдны. Правильное поведение предполагает всеведение. Кроме того, они не психологичны. Мы действуем автоматически, инстинктивно и по привычке. Цель определяет поведение.

Правило поведения - это теория для сконструированных случаев. Но в реальной жизни они случается крайне редко. В момент действия - и только тогда, если вообще когда-либо все факторы для суждения доступны - часто оказывается, что никакое правило не применимо. Сама жизнь доводит все правила до абсурда. Никакая максима не может быть сделана общим законом, потому что никакая максима не может быть применена во всех обстоятельствах. Всегда возникали бы ситуации, в которых её применение было бы абсурдным.

С помощью таблицы обязательных правил умный человек скоро вообще перестал бы действовать. Узколобому, который не может осознать связанных с соблюдением всех правил трудностей, почти равносильных невозможности, потребовался бы сильный мотив, так или иначе обращённый к его эгоизму: тщеславие, страх, надежда на вознаграждение и т.д. Другими словами, он был бы бескорыстен из эгоистических побуждений.

Правило освобождает индивида от ответственности. Кто сможет теперь обвинить того, кто соблюдает моральные правила, если действуют правила и осуждение их нарушителей? «Он был одинаково респектабелен и бесчеловечен».

Люди хотят заповедей и запретов, чтобы чувствовать себя свободными от ответственности. Если эти обязательно наивные заповеди выполняются достаточно точно и если запреты не нарушаются, то «они действительно сделали свое дело», чувствуют себя очень уверенно и хорошо, и «благодарят бога за то, что по крайней мере у них чистая совесть». Они исполнили все предписания праведности, не осознавая своего одинаково безнадежного и гротескного самообмана.

Итак, подведём итог: правила бесполезны на практике, применяются без разборчивости и освобождают от ответственности того, кто их соблюдает.

Только одно правило оставалось верным на протяжении веков - принцип взаимности: поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой.

Единственной моральной заповедью - если бы такое было возможно - была бы заповедь любви. Но любовью нельзя командовать. Любовь требует свободы и дарует свободу.

Когда правила были признаны непригодными, в этике стали искать замену, которая сделала мотив нормой действия. Намерение и мотив стали существенными. Ответственность за это должны были нести предрасположенность ума и направление воли.

Было обнаружено, что «когда два человека делают одно и то же, то это не одно и то же, что они делают», то есть два человека могут говорить и делать одно и то же из разных побуждений, более того, из диаметрально противоположных побуждений, один из благородных, а другой из низменных. С моральной точки зрения оба они были одинаково «респектабельны и достойны похвалы». С этической точки зрения один был достоин похвалы, а другой - порицания.

К сожалению, этика оказалась неприменимой. Потому что, во-первых, мотив был недосягаем для объективной оценки, а самообман был значителен и его невозможно было безопасно избежать, и люди были неспособны судить о своих мотивах, и, наконец, основной мотив, существующий в подсознании, ускользал даже от самого откровенно честного аналитика.

Хотя этика и неприменима как общий метод, тем не менее многие люди придают ей определенное превосходство над традицией, поскольку она делает действие объектом независимой проверки индивидом и возлагает на него ответственность только перед самим собой.

Нет ни абсолютных, ни объективных ценностей. Все оценки - это субъективные эмоциональные оценки индивидуальные или коллективные. Эмоция решает, что является правильным или неправильным. Мораль или концепция права имели мало общего с рациональностью, по крайней мере до сих пор, но определялись эмоциональностью.

Оценки меняются. Как наше ментальное развитие состоит в постоянном переосмыслении, так и наше эмоциональное развитие состоит в бесконечной переоценке. Навязывание своей оценки другим людям, желая сделать её окончательной, является доказательством самонадеянности. В отношении ценностей вся эволюция представляет собой непрерывный процесс переоценки. Мы можем проследить этот процесс через все стадии развития цивилизации и культуры. Качества и поступки, которыми восхищаются дикари, совершенно отличаются от тех, которыми восхищаются культурные люди. Нам ещё предстоит пройти долгий путь, прежде чем весы и меры, которыми люди измеряют, станут пригодными для стандартных мер, прежде чем они достигнут уровня великодушия или гуманности.

Оценки основываются на имеющихся религиозных, философских, научных, политических, экономических, социальных и т.д. условий, и изменяются по мере того, как изменяются эти условия. Если оценка переживает свое условие, она становится препятствием для более целесообразной оценки, таинственной реликвией, объектом суеверного почитания.

Традиции могут внести свой вклад своими нормами, разум может предоставить свои мнения. Однако, именно чувство ценит, определяет ценность. Оценка является субъективной и, вероятно, чаще коллективной, чем индивидуальной. Почти всегда есть несколько человек, которые ценят определенное качество или действие больше или меньше, чем большинство.

Чувство не только ценит, но и дает жизнь тому, что ценится, вплетая его в эмоциональные комплексы, определяющие мнение или действие.

Гипотеза о том, что «язычники, не имеющие закона», всё же поступают так, как предписывает закон, опровергается исследованиями, которые обнаружили, что они имеют «закон», или принудительные соглашения, но содержание закона очень разнообразно, противоречиво и вызывает сомнения. Представления о долге и добродетели у них меняются в зависимости от рас, наций и эпох.

Гипотеза о голосе совести была опровергнута логически и психологически. Голос совести - это голос условностей, автоматизированная "логическая" реакция тех комплексов неполноценности, которые были заложены в детстве и чрезмерно стимулированы в подростковом возрасте психологическим непрестанным внушением враждебны жизни понятий греха, вины и стыда, которые позже в жизни превращаются в депрессивные комплексы и часто перерастают в тревожные комплексы.

Гипотеза о "голосе совести" опровергается также тем фактом, что не было ни одной истины, которая не была бы опровергнута, ни одного рационального поступка, который не был бы заглушен, ни одного абсурдного поступка, который не был бы принят, ни одного беззакония, которое не было бы одобрено и ни одной жестокости, которая не была бы одобрена этим голосом совести.

Те, кто больше всего говорит о "совести", обычно меньше всего утруждаются самокритикой. Они идут с «собственными волнами через океан» и беззаботно бросают свои копья, «с законным намерением ранить и убить воина», в беззащитных, которые попадаются им на пути.

Один английский епископ, Саут, справедливо сказал: «Во что бы то ни стало следуй своей совести, но остерегайся, чтобы твоя совесть не была совестью глупца!»

Религиозная мораль не имеет ничего общего с разумом. Ибо предполагается, что это требования некоего космического существа. Поскольку это существо считается абсолютным, то считается, что его требования к несовершенным также должны быть абсолютными, или требованиями совершенства. Но абсолютные требования логически абсурдны и психологически нелепы.

Например, столкнувшись с требованием абсолютной истины, никто из тех, кто понимал, что это значит, не осмелился бы произнести ни слова и вряд ли посмел бы сдвинуться с места. Потому что, во-первых, мы совершаем ошибки в том, что говорим и делаем, и, во-вторых, мы сами виноваты в том, что нас неправильно понимают. С логической точки зрения абсолютная истина означает, что простая истина – это не истина. Следовательно, истина должна быть чем-то другим, любой вещью, возможно, даже неправдой. Таким образом, истине нельзя придать более высокую степень истинности, назвав её абсолютной. Требования враждебны жизни. В любом случае они ничем неоправданны. “Абсолютные " требования делают нас ещё более слепыми к самим себе и укрепляют наш культ внешней видимости.

Мудрец однажды написал: «Бог не требует от нас, бедных беспомощных существ, не больше, чем мать от своего новорожденного ребенка». В этом высказывании больше понимания жизни, чем в любой религиозной морали.

Для многих людей сексуальная мораль - и есть мораль в чистом виде. Истинное положение вещей можно выразить так: сексуальная мораль - это осуждение эротичных людей неэротичными.

Так называемая сексуальная мораль диктовалась бесполыми, эротически индифферентными или импотентами, у которых отсутствовали как физиологические, так и эмоциональные предпосылки. Они превратили необходимость в добродетель. Монашеский аскетизм и пуританский фанатизм, искажающие жизнь, превратили инвалидность в достоинство, а физиологическую функцию - в объект презрения. Ничто не может быть более оторвано от реальности и враждебно жизни, чем монашеская мораль, которая называет эротизм - блудом, естественную функцию - постыдной и сам факт зачатия - первородным грехом.

Сексуальная функция является естественной и, вероятно, необходимой, за исключением импотентов или тех, кто может сублимировать своё сексуальное влечение. Всё остальное человечество можно разделить на людей со слабым и сильным эротизмом соответственно.

Проблема сексуальности носит медицинский и социальный характер. Упразднение проституции было бы первым шагом на пути к поднятию сексуальной проблемы с того уровня жестокости, до которого её довело абсурдное мировоззрение, основанное на презрении. Даже такое выражение, как "падшая женщина", неоспоримо иллюстрирует, что является нравственным в морали, и свидетельствует о грубости, жестокости и бесчеловечности морали. В этом вопросе более, чем в любой другой социальной проблеме, облагораживание является императивным социальным требованием.

Изучая эротизм милых первобытных народов в его совершенной справедливости и невинности, легче понять, какое невыразимое страдание навлекла на христианский мир отравляющая всё, что только можно, сексуальная мораль.

Честь - это чудовищная моральная фикция времен морали драки. Эта фикция сохраняется всюду с неослабевающей интенсивностью.

Честь - это унаследованная или приобретенная заслуга, которой любой может быть лишен кем-либо другим, и отвоевание которой часто требует крови и жизни того, кто был так легко лишен её, возможно, злодеем, которому за это заплатили. Если бы эта фикция имела какую-то разумную жизненную ценность, то, конечно, оскорбитель, а не жертва глупости или пошлости, был бы «потерявшим свою честь».

Тот, кому нужно защищать свою честь, не имеет чести, которую нужно защищать. Уничижительные мнения других людей, «оскорбительные» суждения или подобные проявления ненависти никогда не могут унизить человека, на которого рассчитаны, а только клеветника. Любой, кто хочет быть неуязвимым, всегда таков.

Честь и насилие - это пара близнецов, настолько похожих друг на друга, что их почти всегда путали. Сила - это честь, право и мудрость. Есть много видов чести: честь солдата сражаться и убивать, честь дипломата хитрить и обманывать, честь ростовщика получать непомерную прибыль. Вся история - это храм чести.

Человек не является ни "добрым”, ни "злым". На нынешней стадии своего развития он представляет собой неразвитое существо с примитивными инстинктами, эгоистическими интересами и нереальными представлениями о мире и жизни.

Для социального человека правильное или благое - это то, что предписывают законы общества, а в случае их отсутствия - то, на что направлен дух законов. Зло - это то, что эти законы запрещают. В обществе именно коллектив в целом решает, что считать правильным, а что - нет.

Для того, кто ищет ценностную основу в единстве братства и служения, правильным или благим является всё, что способствует этому единству; неправильным или злым - всё, что ему вредит. Всё, что объединяет индивидов, семью, общество, нацию и человечество, считается ценным. Величайшим вкладом, который может внести человек, считается собирание и объединение, а величайшим вредом - разделение.

Для того, кто ищет обоснование добра и зла в научном мировоззрении, законы природы служат определяющими нормами добра и зла.

Для того, кто видит в жизни развитие – хотя, часто прерываемое - правильным или благим является то, что служит развитию всех и каждого. Зло - это всё, что препятствует развитию.

Из сказанного должно быть ясно, что в своем рациональном смысле мораль - это концепция правильности и (возможно) применение этой концепции.

Мораль - это инфантильная версия умения жить, руководство по социальному общению для примитивных и неблагоразумных людей, призванное сделать их совместную жизнь с другими настолько свободной от разногласий, насколько это возможно. Мораль - это социальная условность и повиновение законам страны. Таким образом, мораль - это навязанные условности для субъективно незначительных людей. Когда в дополнение к этому мораль устанавливает какие-либо “ты должен” или “ты не должен”, она нарушает личную свободу или суверенитет личности. Мораль вообще не имеет на это никакого права. Без своего суверенитета индивид никогда не найдет закон, которым он сам станет. Человек существует не ради условностей. До тех пор, пока условность стоит выше человека, пока человека можно судить в соответствии с условностями, до тех пор человек лишен своего человеческого права и человеческого достоинства. Рабы условностей считают свое рабство смыслом жизни.

Умение жить - это такт, долг и добродетель. Такт - это неспособность причинить боль. Долг состоит в выполнении своей задачи. Добродетель - это «золотая середина» между крайностями. Умение жить далеко от самоистязания и моральных комплексов. Умение жить требует понимания того, что приказы не поднимают уровень культуры, что жизнь дарует свободу, а люди отдают приказы, поскольку они отрицают свободу друг друга. Умение жить - это (также и с коллективной точки зрения) искусство возможного.

Политика основана на эмоциях. Политические идеи в большинстве случаев основаны на эмоциональном мышлении, а политические действия - на эмоциональной воле. Поэтому тем более важным является требование здравого смысла, то есть понимания фактов; тем более необходимо избавить политические проблемы от несущественных моментов, которые путают суждения. Особенно во времена политических психозов нельзя размышлять слишком спокойно и судить слишком объективно.

Политика - это отчасти теоретические, отчасти практические попытки решения социально-экономических, социальных, национальных и наднациональных проблем. Политика есть и останется гипотезами и экспериментами. Зло, беззакония и нищета должны быть устранены. Нужно что-то предпринять, и тогда начнётся азартная игра.

Можно спорить о том, разрешимы ли глубокие политические проблемы. Оптимист верит в это, а пессимист сомневается. Человек не руководствуется своим разумом, а разум неспособен указать ему путь. Эти проблемы, вероятно, неразрешимы без воли к единству. Но без преувеличения можно утверждать, что эти проблемы не могут быть сформулированы чисто интеллектуальным образом, не могут быть решены так же, как математические задачи, и не могут быть решены каким-либо конструктивным способом. Человеческий интеллект - слишком примитивный инструмент для решения задачи, предполагающей всеведение. В своем остром введении в социологию Герберт Спенсер демонстрирует на многочисленных примерах, некоторые из которых весьма меткие, что человеческого разума недостаточно даже для того, чтобы рассмотреть последствия, казалось бы, довольно простых законодательных мер. Результат слишком часто полностью отличается от того, что было изначально задумано. Добавьте к этому тот факт, что мир управляется с “очень малой долей мудрости”, и мало надежды на достижение прочных решений без доброй воли и согласованных усилий всех без исключения.

«Нужный человек на нужном месте» - это ежедневная повторяющаяся проблема, которая более или менее неразрешима. Когда многие люди даже сами не знают, для чего они подходят, и большинство людей выбирают работу, которая, как они спустя долгое время осознают, им не подходит, тогда не следует требовать, чтобы назначения на должности были более разумными. Несомненно, что-то было бы достигнуто, если бы личные отношения, бесцеремонное толкание локтем и партийное рвение не рассматривались как квалификация.

Взаимосвязь между свободой народа или его властью и властью правительства является одной из многих проблем, неразрешимых без воли к единству. Другая проблема - предотвращение злоупотреблений властью "индивидуально и коллективно".

Все политические системы обанкротились, причем не единожды, а много раз. В этом отношении история - всего лишь одна длинная хроника банкротств. Политические системы сменяют друг друга и вновь появляются как бы по кругу. Каждый раз, когда появляется некая система, возникает вера, что только теперь она построена правильно, только теперь она может показать, чего стоит, только теперь существуют те люди, которые обладают проницательностью и способностью реализовать идеал и совершить невозможное. А несчастное человечество надеется и верит, трудится, практикует самоотречение и страдает. Со временем оно приходит в отчаяние, восстает и переходит к следующей системе по очереди. При диктатуре народом управляют с помощью насилия, при демократии - с помощью обещаний.

Любые формы правления непригодны до тех пор, пока нации не созрели для самоуправления, и пока правительства не будут способны компетентно распоряжаться властью.

Однако нации должны самостоятельно, путем экспериментов открыть для себя ту систему, которую они желают и которая, по их мнению, им подходит.

Демократия предполагает общий интерес к политическим вопросам наряду с сильными инстинктами свободы и волей к солидарности. Диктатура, по-видимому, оправдана для примитивных наций с антисоциальным инстинктом большинства или для наций, неспособных к самоуправлению из-за непреодолимой тенденции к разделению.

Ни одна система не является по своей сути хорошей и пригодной для всех в любых условиях. Система - это продукт множества различных факторов: общего уровня развития нации, определенного менталитета, национальных отличий. С системой происходит то же самое, что и со всем остальным: её обоснованность относительна. Та система является наилучшей, которая может быть наилучшим образом адаптирована к преобладающим условиям.

Даже если бы было возможно (а это не так) построить действительно идеальную систему, то она рухнула бы, поскольку нации не могут приспособиться к другим системам или поддерживать их, кроме тех, которые они создали сами и которые они развили из своего собственного опыта. Идеальная форма правления предполагает наличие идеальных людей. Если люди не изменятся, то никакая система не подойдет. Если люди изменятся настолько, что будут прежде всего ценить единство, тогда подойдет даже наихудшая система. Ведь именно люди составляют содержание системы.

Единство должно основываться на свободе. Любая попытка государства лишить человека его неотъемлемых прав как личности является злоупотреблением властью, которое должно привести к падению авторитета правительства. Неотъемлемые права личности включают в себя право формировать свои собственные взгляды и действовать в соответствии с ними до тех пор, пока он не нарушает права других на ту же самую неприкосновенную свободу.

Существует много различных видов свободы. Но подлинная свобода не была реализована до сих пор. Свободы, гарантируемые государством, такие как свобода мысли, выражения мнений, печати, являются очень ценными, поскольку обеспечивают свободу от правительственной тирании. Но это ни в коем случае не означает гарантии свободы выражения мнений. Тот, кто свободно говорит то, что думает, скоро узнает, чего стоит эта его свобода. Только те, кто обладает какой-то властью, могут выражать свое собственное мнение. Почти всё устроено так, чтобы лишить людей их свободы: произвол условностей и отсутствие у людей независимости, их нетерпимость и высокомерие. Независимость, отказ от порабощения приводит к тому, что против такого индивида ополчится почти весь мир. К этому сознательному угнетению добавляется огромное бессознательное давление, оказываемое общественным мнением, которое с помощью свободной прессы, также свободной от ответственности, практически уничтожает свободу.

Злоупотребление свободой прессы и эксплуатацию невежественных и легковерных людей можно считать одной из всё ещё нерешенных проблем демократии. Распространение ложных заявлений, искажение фактов, искажение мнений инакомыслящих, наведение подозрений на мотивы других, очернение нежелательных лиц, отказ от выполнения справедливых требований об исправлении должны быть запрещены, в том числе и для прессы. Перед омбудсменом по вопросам свободы печати, наделенным широкими полномочиями, а также обязанностями, стоит важная задача начать судебное преследование. Таким образом, можно было бы обойтись без требований об исправлении положения, выдвигаемых отдельными гражданами.

Факторы власти слишком часто становятся препятствием на пути к свободе, средством давления и угнетения для недобросовестных. Таким образом, они являются коррупционными элементами. Жизненный опыт ясно показывает, что властью всегда каким-то образом злоупотребляют. Власть всегда ведет к произволу, который в каком-то отношении выше закона. Частная власть - это беззаконие. Человек без закона олицетворяет человеческий разум без человечности, который Гете так ярко изобразил в образе Мефистофеле в своей драме "Фауст". Только тот готов к власти, кто дарует другим людям свободу. Правовая норма свободы остается неизменной: живи и дай жить другим.

Свобода, равенство и братство - это сочетание трех не совсем равнозначных идей. Свобода и братство предполагают друг друга. Без свободы нет братства, а без братства нет свободы. Равенство имеет лишь незначительные общие черты с этими двумя понятиями. Под равенством понималось право на человеческое достоинство, право на открытую конкуренцию, право быть судимым только по компетентности, равенство перед законом и упразднение всех привилегий – то есть частной власти. Хотя требование равенства ещё не выполнено, тем не менее это требование относится к более низкому культурному уровню, чем свобода и братство. Двусмысленность слова «равенство» смутила слабые умы, которые пришли к чудовищному выводу, что все люди равны - одинаково изобретательны и компетентны во всех отношениях, не понимая того факта, что даже двух равных ещё не существовало. Вопрос в том, не правильнее ли назвать современный комплекс неполноценности комплексом равенства.

Задача государства состоит также в том, чтобы добиваться политического единства на основе свободных убеждений, поскольку только воля к единству может привести к прочному решению политических, социальных и политико-экономических проблем. Единство, солидарность с обществом в целом, сотрудничество и взаимопомощь всех - это единственно рациональная и в конечном счете прочная основа. Тот путь ненависти и разделения, которым человечество идёт с такими отчаянно скудными результатами, должен иметь достаточно просветляющий и сдерживающий эффект. Мы должны были бы научиться хоть чему-то из истории.

«Разделяй и властвуй» было девизом недальновидных политиков, ставивших власть выше единства. Такая политика была бы невозможна, если бы политические партии сотрудничали, а не противостояли друг другу. Партийный институт порождает раскол и антагонизм, отравляет общественный дух и прямо или косвенно противодействует политическому единству.

Если воля к единству не может стать в нации достаточно сильно, чтобы преодолеть эгоистическую классовую политику, то легко разрушаются ценности, которые можно было бы сохранить доброй волей. Существуют более разумные способы достижения единства, чем диктатура, которая, постоянно опасаясь несуществующих опасностей, жестоко следит за собственной безопасностью и, кроме того, делает то, что считает нужным небольшая, временно находящаяся у власти клика. Свободу легко потерять, и её очень трудно вернуть. Существуют возможности не обращать внимания на то, что разделяет, возможности выбирать таких личностей, которые способны вдохновлять дискуссии и принимать решения в духе единства. Существуют относительно простые средства для того, чтобы политические боевые организации, а также классовые партии стали лишними посредством мудрого законодательства и государственной власти в качестве бдительного помощника.

Власть уничтожает свободу. Произвольная власть отменяет или произвольно ограничивает свободу других. Тот, кто стремится к власти над другими не для того, чтобы освободить других, является врагом других. Ни одна нация не имеет никакого права (кроме, когда творит произвол) управлять другими нациями. А тот, кто стремится господствовать над миром, является врагом человечества.

Воля индивидов к единству и их право на свободу являются рациональным оправданием государства. Все попытки защитить возможности угнетения временной властью - то есть возможности произвольного правосудия - остаются произволом. Главная задача индивида как члена общества состоит в том, чтобы способствовать реализации единства и свободы в государстве, организованном как можно более рационально.

Все права должны основываться на праве индивида на максимально возможную свободу в пределах равного права других на свободу. Любой вид угнетения, преследования или нарушения прав других людей является преступлением. Ни один коллектив не имеет большего права в рамках равного права для всех, чем один человек. Любая организация, созданная с целью обогащения за счет других, является преступной. Неправомерное преимущество любого рода - это преступление.

Правом государства по отношению к индивиду - без учета его необходимых обязательств перед государством - может быть только его право на социальное воспитание антиобщественных личностей, нарушающих законы государства и права и свободы других. Государство не имеет права наказывать, мстить, творить зло, чтобы из этого вышло добро.

Политические расовые проблемы порождают расовую ненависть, поскольку для большинства людей идея расы - это эмоция, и в данном случае ненависть.

Действие предполагает определенную точку зрения. Все точки зрения являются более или менее временными, поскольку они временно обусловлены необходимостью действия.

Мы все принадлежим к «массе», когда эмоции определяют нашу точку зрения, когда в каждом конкретном случае мы не можем четко сформулировать для себя независимую и разумную точку зрения.

Нигде стереотипное мышление формальных теоретиков не является столь пагубным, как в политике. Государственная мудрость - это не искусство объединения меньшинств или ведения закулисного торга, не искусство обобщения, а искусство индивидуализации. Государственные деятели, конечно, должны обладать бдительностью, ловкой приспособляемостью и практическим мастерством конъюнктурных политиков. Они осознают ценность политических теорий как попыток сориентироваться. Но они никогда не применяли их на практике, так как понимали существенное различие между теорией и реальностью.

Общества, построенные в соответствии с конструкциями, лишены той гибкости в жизни, характерной для эволюционных обществ. Общество - это коллектив индивидов, для которых свобода - это их жизненный воздух и условие их наилучших достижений. Общество - это коллектив, не похожий ни на какой другой по своему индивидуальному характеру.

Концентрация власти способствует злоупотреблению властью. Централизованная администрация, которая всё регулирует, - это такой же провал, как и врач, который ставит свои диагнозы по телефону. Баланс сил между законными или необходимыми групповыми интересами в обществе является лучшей гарантией свободы. «Большинство редко отвечает требованиям истинных интересов государства и далеко не всегда оказывается правым». Ни одной партии не должно быть позволено угнетать других или издавать законы без учета законных интересов меньшинств. «Если законодательное собрание также становится исполнительной властью, решает текущие вопросы дня, издает законы для отдельных случаев, то уважение к закону находится под угрозой из-за временных капризов и страстей партийной политики». Опора власти на неразборчивое мнение масс - это, пожалуй, демократия, но не доказательство безошибочного суждения.

Государственные организации постепенно становятся всё менее целесообразными, если не происходит постоянной адаптации к постоянно меняющимся внешним условиям и к индивидуальным способностям новых должностных лиц. Вопрос в том, не лучше ли было бы, чтобы государственные должности были персональными, а не постоянными. Бюрократическая организация общества имеет тенденцию стать гражданским аналогом военной бюрократии с её начальниками и подчиненными, ведущим принципом которых является преданность. Просто разные эмблемы отличают такое общество от общества рабов. Герберт Спенсер предсказал, что будущие социалистические общества должны закончиться тиранией, которой мир никогда не видел.

В бюрократии инициативы никогда не должны исходить снизу, потому что это оскорбляет всеведение высших инстанций. Кроме того, инициативы сопряжены с определенными рисками. Если всё получается хорошо, то “ненужные неприятности” оставляют после себя общее недовольство. Если инициатива потерпит неудачу, ваша карьера будет разрушена. Главное - перестраховаться, не проявлять предприимчивости, всегда придерживаться буквы устава с вытекающим из этого формализмом. Бюрократия - это самая косная, громоздкая, неуклюжая, убивающая инициативу, дорогостоящая система, которая ведет к огромной растрате талантов, сдерживаемых ею. Чиновнику запрещено демонстрировать свою компетентность в рутинных делах.

Вопрос о том, какая социальная система является самой дорогостоящей и, следовательно, приводит к самым тяжелым последствиям, не так труден для ответа, как принято считать. Большая численность государственных служащих является чрезвычайно обременительной. По сравнению с этим издержки частного капитализма ничтожны.

Частный капитал - это самый большой фактор увеличения производства. Упразднение частного капитала делает всех состоятельных людей беднее и в конечном счете превращает их в государственных рабов. Единственный способ повысить уровень жизни - это увеличить производство, не конфисковывать частный капитал, который делает возможными инициативы, не понижать уровень жизни тех групп, которые приносят наибольшую пользу обществу своими добровольными вкладами, не ограничивать предпринимательство, которое способствует повышению производительности. Все эти меры подобны убийству гусыни, несущей золотые яйца.

Принудительное уравнивание собственности приводит лишь к временному повышению уровня жизни отдельных групп населения. Пытаться поднять общий уровень жизни в более быстром темпе, чем уровень производства, - это всё равно, что жить не по средствам.

Действительно ли труднее найти способы определения доли людей в национальном доходе в соответствии с их вкладом в производство, общество или "культуру", чем регулировать оплату различных видов труда в соответствии с экономическим законом спроса и предложения?

Налогообложение - это комплекс ещё не решенных проблем. Государство имеет не больше права, чем кто-либо другой, неоправданно эксплуатировать индивидуальные возможности. Цели государства не оправдывают его средств. Неразумная налоговая политика способствует расточительству. Частью социалистической софистики является то, что вы приносите пользу обществу почти конфискационным налогообложением гениев в бизнесе и предпринимательстве, которые обладают способностью увеличивать производство и создавать ценности.

Свободная социальная система в конце концов окажется несравненно более совершенной. Государственный капитализм никогда не сможет конкурировать с частным капитализмом в эффективности и производительности. Государство подходит не для предпринимательства, не для того, чтобы быть дистрибьютором или менеджером, а просто для того, чтобы быть эффективным аудитором. Одна из его главных задач состоит в том, чтобы ни один класс не имел возможности посягнуть на интересы других классов.

Государственное предприятие никогда не сможет конкурировать с частным предприятием в вопросе эффективности и прибыльности. Это утверждение может сойти за аксиому, как и утверждение Руссо о том, что истинной демократии никогда не будет.

Эстетика - это теория красоты. Раньше под эстетикой понимали теорию, “единую” и предпочтительно непогрешимую, единственно верную теорию. Исходили из идеи красоты, На основе эстетических воззрений, полученных из этой идеи, были сделаны глубокомысленные размышления, которые были объединены в единую теорию.

В дальнейшем в соответствие с полученной теорией были приведены старые, хорошо известные точки зрения на очень банальные темы. Пожалуй, нет ничего плохого в том, чтобы рассмотреть их ещё раз в связи с большим значением искусства для эмоциональной культуры. К сожалению, об этом значении слишком часто забывают. Истинное искусство наполняет человека радостью. А истинная радость делает человека добрым.

Нигде разделение и неразбериха нашего времени не проявляются столь очевидно, как и во всём, что связано с искусством, за исключением архитектуры. Возможно, уникальное положение архитектуры зависит от того факта, что обращение с материалами требует определенной умеренности, что люди не могут жить в домах любого типа, а также от того, что технологические проблемы вызывают достаточно головной боли.

Говорят, что искусство ищет новые пути. Но находит ли она такие, есть ли у нее хоть малейший шанс найти какие-то новые пути? Презрение к старому не является источником вдохновения. Предпринятые попытки кажутся скорее отталкивающими и менее всего обнадеживающими. Безнадежность и усталость, кажется, сказались даже на техническом мастерстве.

Очевидно, что всё это - следствие обеднения чувства, отсутствия у него определенности и цели. Когда чувство увядает, притупляется и огрубевает, тогда не рождается никакого искусства, достойного этого имени.

Создается впечатление, что искусство нашего времени началось с создания хаоса, в надежде, что из него возникнет упорядоченный космос. Вполне вероятно, что сам термин “создать” внес путаницу. “Придать форму" было бы более подходящим термином. Великий художник не "творит". Он стремится изобразить неизобразимое, несравненное, провидческое во всём его великолепии. То, что наша эпоха называет искусством, забыло всё, чему оно научилось на опыте прошлых времен. Оно возвращается к дикарскому вою и прыжкам, шуму и грохоту, наивным деревянным и каменным идолам, ярким краскам и бесформенности. Не хватает только пальмовых хижин, чтобы дикарь чувствовал себя в нашей культуре как дома.

Новое искусство получается тогда, когда новая художественная идея сливается с предыдущими. Художественные гении не отвергают старого. Они берут его за основу. Они усваивают его и совершенствуют. Они обладают истинной способностью к синтезу. Они знают, что новое должно органично развиваться из старого и что должна быть промежуточная стадия и связь.

Искусство обладает силой, когда приносит удовлетворение, радость, гармонию и спокойствие. Мы почти ничего такого не получаем от искусства нашего времени. Наш разум взбудоражен и разорван на части всем нереальным, невероятным, невозможным, неразрешенным, незрелым, дисгармоничным и неумеренным. Впечатления влекут за собой затраты сил, поскольку требуют напряжения для усвоения и энергии для переваривания. Если впечатления вызывают положительные эмоции, то расходование сил уравновешивается приведением сознания в позитивное состояние и повышением витальности (жизненных сил). Только негативное утомляет и угнетает.

Искусство - это культура формы. Художник, разрушающий все формы, - такой же фантаст, как и философ, игнорирующий реальность. Искусство - это свобода, а не произвол. Кроме того, художник должен уметь найти золотую середину между рабством и беззаконием. Будучи фактором культуры, искусство существует само по себе не более, чем всё остальное. У всего есть цель, задача и у искусства тоже. Точно так же, как можно сказать, что вы становитесь тем, что вы усваиваете тем или иным образом, "поедая, читая", так же можно сказать, что вы становитесь тем, что вы наблюдаете. Одна из задач искусства - украсить жизнь. Уродства у нас и так более чем достаточно. Приумножая красоту, искусство объединяет нас в едином стремлении к красоте, расширяет наше понимание красоты, уточняет наше восприятие всего прекрасного и дает ту радость, которую мы испытываем перед всем прекрасным. Всё искусство имеет общую цель в развитии мировой культуры: облагородить нас. Оно может делать это разными способами.

Каждый человек усваивает, пусть даже бессознательно, всё, что может. Осознанный интерес к искусству может отсутствовать. Но самое большое значение искусства заключается в бессознательном.

Упускается из виду тот факт, что все идеи в искусстве, науке и во всех сферах жизни формируются в бессознательном. То, что мы называем сознанием, - то есть бодрствующим сознанием, - можно сравнить с тем, что видит глаз в данный момент. А бессознательное соответствует миру, который в основном не исследован. Как правило, требуется много времени, чтобы оригинальная, новая идея стала осознанной. Идея формируется множеством впечатлений, которые сливаются в единый комплекс идей. Проходят годы, и этот комплекс идей растет медленно и неосознанно. Бодрствующее сознание, возможно, никогда не обратит никакого внимания на эти впечатления. Впечатления текут внутрь, усваиваются постоянно работающим комплексом. Впечатления перегруппировываются в бесконечном процессе, пока не сформируются все мыслимые комбинации, не растворятся и не сформируются снова. С каждым новым впечатлением процесс начинается заново, пока однажды не выкристаллизовывается некая идея, которая проникает на порог сознания. Тогда мы получаем какую-то новую идею, как новое понятие красоты.

Мирские представления о красоте часто являются результатом такого бессознательного процесса. Искусство может выполнять в этом процессе одну из своих многочисленных функций. Но послание художника теряется, если его не понять. Чтобы привлечь к себе внимание и быть понятым, он должен оставаться в пределах тех границ, которые сама жизнь установила для его формирования и которые указывает реальность. Даже бессознательное не может воспользоваться произвольным и бесцельным субъективизмом. Всё, что человек хочет усвоить бессознательным, не должно вызывать отвращения, но должно быть инстинктивно привлекательным. Привлекая внимание, искусство также развивает ту концентрацию сознания, которая называется наблюдательностью.  

Что касается эстетики, то были найдены негативные достоинства в тех произведениях искусства, которые пережили все века и считались бессмертными. Эти произведения не противоречат нашим представлениям о реальности, не содержат никаких нерешенных проблем, не задевают наших чувств и не призывают нас к действию. Таким образом, не было допущено, чтобы какие-либо мешающие факторы препятствовали погружению в это созерцательное наблюдение, при котором человек наиболее интенсивно усваивает всё, что может дать произведение искусства и что он сам может получить.   

Позитивными достоинствами, которые были найдены в искусстве, называемом классическим, являются: умеренность, сильные эффекты малыми средствами, объединяющая тенденция.

Великое искусство представляет универсальное в частном, то есть то, что является общим для группы схожих предметов. Это как раз и есть идеал. Идеал - это реальность, лишенная недостатков реального или случайного. Идеал - это не произвольная конструкция. Часто идеал гораздо больше соответствует реальному, чем так называемое «реальное». Идеал - это универсальная конкретика, а не что-то конкретное. Произведения искусства природы - например, прекрасное человеческое тело - редко бывают совершенными. Почти всегда в них есть то, что мы называем изъяном. Мы ощущаем этот изъян потому, что обладаем более общим представлением, обобщением, типом. В противном случае мы были бы привязаны к частностям, случайным сочетаниям и не заметили бы изъяна. Идеализм - это стремление красоты к совершенству. В какой-то мере можно сказать, что идеализм состоит в устранении недостатков, исправлении неудачных попыток природы, соответствующих ретушированию фотографом своего фильма.    

Искусство существует для того, чтобы дарить нам красоту. Реальность дарит нам истину. Истина - реалистическое представление действительности - редко бывает прекрасна. А красота редко бывает истинной. Смешивать истину и красоту в искусстве - значит неправильно понимать задачу искусства.

У любого произведения искусства есть свои неизбежные ограничения. В этих ограничениях проявляется истинное смирение художника. В рамках данного подхода он должен не “творить", а совершить нечто поистине трудное и великое - решить все проблемы, преодолеть все трудности, по-царски раздавать всё богатство своей души, представить нечто из открывшегося ему великолепия, передать зрителю спонтанные чувства, переполнившие его.

Идеализм - это "первичная абстракция". "Вторичная абстракция из первичной", сохраняющая реалистическую приверженность конкретизации, - это и есть визионер. Великий художник всегда в каком-то смысле «ясновидящий». Иногда видение исходит как бы из ниоткуда; иногда оно проявляется мгновенно, как аура, окутывающая реальность; иногда требуется долгое и тщательное наблюдение за реальностью (то есть созерцание). Видение, из которого рождается произведение искусства, всегда окружает великое произведение как его аура и предстает перед преданным зрителем, погруженным в созерцание, как чудесный прототип, из которого выкристаллизовалось произведение.

Истинный реалист изображает конкретное со всеми его дефектами, изъянами и деформациями. Реализм - вот его девиз. Но он редко придерживается его. За отсутствием вдохновляющего видения он бессознательно ищет себе какую-нибудь замену и тем самым отказывается от тиранической конкретики. Он тоже позволяет себе вольности и начинает абстрагировать. Поначалу, возможно, он просто отбрасывает всё, что может остаться от приятного. Но одно легко влечет за собой другое, и частное огрубляется до карикатурности. Ещё один шаг, и он окажется в бесформенности. Реализм, который должен был быть «истиной превыше всего» и который поднял такой шум вокруг «фальшивости», обнаружил истину, которая часто имеет отталкивающее сходство с её противоположностью, и реальность, которая ни на что не похожа.

Отношение между идеализмом и реализмом можно подытожить следующим образом: идеализм показывает, как должна выглядеть реальность, а реализм - как она не должна выглядеть.  

Греческое искусство было образцовым в некоторых отношениях. Его выдающиеся творения показывают нам тот идеализм, который составляет совершенный идеал реализма.

Однако греческий тип красоты не должен рассматриваться как идеал, установленный на все грядущие времена. Если телосложение меняется, то искусство должно следовать этому примеру. А телосложение, вероятно, не является неизменным. Раса меняется. Никто не может сказать, не будут ли плечи женщины шире её бедер, не будут ли ноги женщины пропорционально длинны, как у мужчины. Если расовые признаки изменяются так же сильно, то меняется и наш идеал красоты, потому что он никогда не является чем-то неизменным на все грядущие времена. Расовый тип красоты - это всегда универсальное в частном, а так называемая красота - это воплощение универсального.

Задача литературного искусства также состоит в том, чтобы облагородить наши чувства. Задача художественной литературы в культурном отношении состоит в том, чтобы помочь людям жить, выбрать идеалы, которыми мы должны восхищаться, почитать и любить героев, даровать красоту, радость и доверие к жизни, дать знание о возможностях человека развивать хорошие, благородные качества даже в трудных и неблагоприятных условиях жизни.

Одним из важнейших факторов облагораживания является восхищение. Восхищение чем-то односторонним легко приводит к подражанию и потребности в отклонении, проявляющейся в неспособности к адаптации, которая часто делает жизнь излишне неловкой для других. Чувство восхищения всем достойным восхищения, однако, сохраняет индивидуальный характер и препятствует подражанию. Само восхищение – не только чем-то великим в частности, но и всем тем, что в каком-то отношении больше нас самих, чем средний, посредственный человек, - освобождает, возвышает, облагораживает. Каждый, кто овладел искусством восхищения, тем самым обрел доступ к одной из величайших тайных сил жизни.

Влияние литературы едва ли можно преувеличить. Её прямое влияние очевидно для любого, кто осознает силу идей, особенно силу эмоциональных идей и идей, побуждающих к действию. Влияние литературы на бессознательное, вероятно, менее изучено. Незаметно для нас литература закладывает основу настроений и комплексов, которые могут определять всё наше эмоциональное отношение, нашу оценку условностей и наш взгляд на жизнь (жизневоззрение). Типичным примером является английская литература Викторианской эпохи. Не склонная к тенденциозности и наивная почти до патетики, она была замаскированной агитацией и пропагандой общепринятых норм и ценностей, которые её современникам предлагалось рассматривать как вечно неизменные и которые до сих пор определяют привычки английского джентльмена. Незаметно для нас литература может связать нас узами узких условностей, враждебных жизни, фальсифицировать жизневоззрение неопытных, прививать иллюзии, оторванные от жизни и имеющие роковые последствия, и заставлять неискушенных ожидать чудес или невероятного.

Великая литература знакомит нас с реальной жизнью, с жизненными проблемами, конфликтами и их решением. Она дает нам большее знание о нас самих и о человеческой натуре. Она оказывает ободряющее, стимулирующее, искупительное действие, изображая упорную борьбу с ограничивающими условиями и неблагоприятными судьбами, освобождающую силу юмора посреди трагедии жизни.

Подлинное произведение искусства получается тогда, когда отдельные персонажи в самой своей конкретности выражают нечто универсальное, сверхиндивидуальное, характерное для их эпохи; и когда изображение индивидуальных условий позволяет понять образ мышления эпохи, отношение к жизни, ограничения и окончательное освобождение.

Музыка имеет свою собственную сферу внутри эмоциональной сферы, и её средствами выражения являются ритм, гармония и мелодия. Диссонанс эстетически допускается как усиление гармонии.

Музыка чисто субъективна, хотя и не индивидуально, а коллективно субъективна. Она - бессловесный эмоциональный язык национальной, расовой души. И она не должна быть переведена. Превращая её в нечто такое, что может быть воспринято разумом, вводя “объективные музыкальные картины” с общепринятыми интерпретациями - это должна быть плохая погода, дождь, ветер, затишье после бури, восход солнца, степной пейзаж и т.д. во всё большей, кажущейся бесконечной степени – «новаторы» уводят музыку из её собственной сферы в одну из условностей, непостижимых для непосвященных. Вводя музыку условностей, они оставили собственно сферу музыкальных эмоций и привели музыку в мир разума и размышлений, где ей не место. Поэтому «музыкальные картины» в целом обречены на провал. Музыка не может изобразить саму грозу, это гигантское природное явление, едва ли может вызвать те же чувства, что и гроза, и, как правило, даже не может создать понимания тех чувств, которые вызывает гроза. То же самое можно сказать и о музыкальной драме. Драматическая музыка не действует, не может выражать смысл действия, едва ли даже чувства действующих лиц, но возбуждает в нас индивидуально-субъективные чувства. В этой музыкальной области условности также необходимы для понимания, хотя драматическое действие несколько облегчает понимание этих условностей.

Ближе всего к музыке лирическая поэзия, поскольку условности в ней излишни. Однако музыкальное чувство и лирическое чувство не сливаются воедино, а образуют два параллельных эмоциональных потока, которые могут усиливать друг друга.  

Мало что можно сказать о современном так называемом музыкальном искусстве. Атональность, шум и гам - это не музыка. Крики, визг, вой, рев, скулеж, кукареканье, вопли - это не пение.

Пение в полном составе оркестра разрушает благозвучие, если голос не становится инструментом среди других и ни в коем случае не доминирует. Эксперименты, проведенные с новыми типами техники пения, обычно сбивали певца с пути истинного.

Музыка требует всё новых и новых форм и имеет слишком большую тенденцию к закреплению в традиционных формах. Так же, как и чувство, музыка по своей природе ближе всего к рапсодии. Рапсодии Листа были отчаянным протестом гения против тиранических разделений и перегородок, против «логически» построенных симфоний с их предписанными партиями. Попурри, над которыми насмехаются “знатоки”, часто являются самой приятной формой “симфонии” для непредубежденного ума, а значит, не слишком образованного или склонного к условностям ума. Реформаторам предстоит проделать большую работу во всех сферах музыки. Опера с речевым диалогом в классическом стиле имеет, вероятно, новые перспективы. Как и сейчас, оперетты, будучи богаты мелодиями, часто музыкально превосходят оперы. Возможны также рапсодические симфонии, продолжающиеся без партий, возможно, с особенностями лирического пения, в которых голос или голоса сливаются с инструментальной музыкой.

Мелодия - это сердце музыки. Любой музыкальный плотник может научиться контрапунктному ремеслу теоретической музыки. Однако гениальные мелодии - это произведения вдохновения, и они не выпадают на долю каждого. Как обычно, художественная неспособность превращает недостаток в добродетель.

Нам нужен новатор музыкального искусства, тот, кто заставит гармонию облекать чудесные мелодии в свободные формы, кто заставит мелодию занять свое законное место в великих произведениях, кто заставит мелодию выполнить главную задачу, обусловленную ею. Мелодия в своем оркестровом исполнении, когда она достигает своей высшей точки, также знаменует собой вершину музыкального искусства. Техника оркестровки производит самое сильное впечатление, когда какому-то инструменту разрешается отчетливо подчеркнуть мелодию, в то время как другие инструменты преследуют свои собственные пассажи, предназначенные для того, чтобы сплести, подобно прекрасному чеканному произведению, конгениальный узор тонов вокруг монограммы.

Задача философии - развивать разум, задача науки - познавать реальность, а задача религии и искусства - облагораживать эмоции. Чем скорее они научатся сотрудничать, тем скорее наступит день истинной культуры.

История философских идей - это история фикций. Философия становится фикционализмом, когда она перестает быть критикой и пытается строить конструкции, которые всегда вводили в заблуждение чувство реальности. Философия - это попытка разума объяснить данную реальность из существующих условий. Философия имманентна и не должна, как и наука, прибегать в своих объяснениях к фактам, недоступным обычному индивиду. Личное мнение философа или ученого о неизученном не является философией.

История философии показывает различные попытки спекулятивного мышления сформировать взгляд на действительность на основе принципов. Без знания реальности (знания, являющегося по существу результатом работы естественных наук) или знакомства с самой природой мышления, вероятно, было неизбежно, что это умозрение стало субъективистским, даже не понимая, что оно субъективистское.

Являются ли проблемы, касающиеся принципов, реальными проблемами или просто мнимыми проблемами, не может быть решено до тех пор, пока эти проблемы не будут решены или не будет доказана их неразрешимость. Пока проблемы не решены, проблематична даже их формулировка. Было доказано, что большинство философских проблем являются мнимыми проблемами.

Объективная проблема реальности - это вопрос о совокупности знаний. Либо мы знаем всё, либо есть что-то неизведанное. И только тогда, когда ничто не остается неисследованным, эта проблема перестает быть проблемой. Пока существует нечто неизведанное, мы обладаем знанием только о части реальности. Неизведанная и, вероятно, большая часть действительности принадлежит миру интеллектуальных построений в той мере, в какой мы формируем представления или выдвигаем гипотезы о ней.

Интеллектуальные эксперименты философии были очень важны. Они развили саму способность мыслить, удовлетворили потребность в обзорах и ясности, снабдили материалом для идей. Они продемонстрировали односторонность логического мышления, продемонстрировали ограниченность возможностей обучения и противодействовали тенденции превращения относительных идей в абсолютные и фиксированные идеи.

Взгляды разума показывают попытки и способы мышления ориентироваться, ценность и ограниченность нашей субъективности.

Идея означает открытие, внушение, новое понимание, большее и более глубокое понимание, более широкий кругозор. Идея подразумевает приобретение знания, предполагаемого или действительного. Можно сказать, что идеи включают в себя обобщения, синтезы, суждения, теории, гипотезы, фикции. Формально-логический вывод не есть идея, ибо такой вывод не увеличивает нашего знания, не расширяет нашего кругозора.

Большинство построений нашего разума являются идеями или основаны на идеях, которые включаются в интеллектуальное наследие человечества, если они передаются потомкам. В противном случае открытие должно быть сделано заново. История идей - это история интеллектуальных открытий.

Обычно идеи приходят из бессознательного. Они могут возникать благодаря телепатии, - которая объясняет, почему они появляются у нескольких людей одновременно, - или быть результатом работы собственного бессознательного. Бессознательное включает в себя всё, что когда-то прошло через бодрствующее сознание. Безусловно, большую часть этого бодрствующее сознание забывает, часто даже не воспринимает ясно. Все эти впечатления входят в схожие комплексы и ведут свою жизнь под покровом бессознательного. Работа комплексов может быть понята как объединение и разъединение впечатлений, образующих бесчисленные комбинации, и это продолжается до тех пор, пока в бодрствующем сознании не выкристаллизовывается идея, возникшая как бы из ничего. Идеи - это обобщения, превращенные в оригинальные единицы, бесчисленных сходных и взаимно согласующихся переживаний внутри данной сферы. "Чистая апперцепция" Канта и "интеллектуальное воззрение" Фихте - неудачные попытки объяснить возникновение идей в бессознательном.

Работа бессознательного несравненно быстрее, надежнее, эффективнее, чем работа сознательного отражения. То, что результат у большинства людей отрицателен, зависит от того, что они снабжают свое бессознательное бесполезным материалом. Работа бессознательного механична и некритична. Если бессознательное снабжено преимущественно вымыслами, предположительными фактами, ошибочными мнениями, то результатом его работы будут как раз преимущественно эмоциональные импульсы, фантазии, причуды, капризы.

Идеи - это инструменты для постижения реальности. Как богатство жизни состоит в отношениях, так и богатство мышления состоит в идеях. У нас должны быть идеи. Нам нужно как можно больше идей. У нас никогда не бывает слишком много идей. С каждой новой идеей у нас появляется всё больше возможностей понять мир, который чрезвычайно трудно понять. Чем больше у нас идей, тем больше мы видим и открываем. Люди будут оставаться враждебными знанию до тех пор, пока не увидят, что каждая новая идея только увеличивает наше постижение и понимание, нашу способность суждения и ориентации.

Если у нас нет никаких разумных идей, значит, у нас есть неразумные идеи. Чем меньше у нас идей, тем вернее, что являемся их рабами. Сами того не подозревая, большинство людей становятся жертвами своих слишком немногочисленных и примитивных идей. Чем больше у нас идей, тем свободнее мы становимся, тем больше у нас возможностей выбирать между разными идеями.

Реальность может согласовываться с идеей, но редко или никогда с так называемыми логическими следствиями идеи, если только идеи не развиваются из тех оболочек идей, в которые они были ранее помещены. Всякий раз, когда мы начинаем теоретизировать, мы покидаем твердую почву реальности. Это не мешает нам теоретизировать. Но это должно помешать нам быть фанатичными.

Мы придаем слишком большое значение однажды приобретенным понятиям, которые вскоре вытесняются более целесообразными или более разумными в стремлении ко всё большей точности и ясности в кажущемся бесконечным процессе интеллектуального развития.

Идеи иногда могут быть опасны для некритичных людей, которые не осознают своей относительности, или для идейных фанатиков, которые преувеличивают важность идей. У идейно-культурных людей, как бы проработавших идейный материал нашей культуры, каждая идея приобретает обусловленное ею ограниченное значение. Благодаря такому процессу человек становится мастером идей. Тогда идеи уже не являются причинами беспокойства, но дают то спокойствие, которое дает любое четкое исследование.

Мы находимся в бесконечном путешествии по реальности. Каждое научное открытие дает реальное наполнение новой идеи. Открытие нового закона природы дает новое представление о постоянных взаимосвязях. Многие идеи являются аналогиями из различных областей знания. Многие идеи являются общим достоянием культуры, хотя мы иногда забываем об их происхождении и смотрим на них как на новые идеи.

Часто мы упускаем возможность сделать открытие или найти новую идею из-за нашей укоренившейся привычки объяснять новые опыты старыми идеями, отождествляя новый опыт с вещами, которые мы знаем и к которым привыкли.

Эмоциональное мышление сожалеет о том, что идеи имеют лишь относительную или временную ценность. Мы испытываем чувство “бездонности” всякий раз, когда нам приходится отбрасывать идеи, которые мы вплели в эмоциональные комплексы. Это также показывает, насколько важно бережно относиться к идеям. Их легче, чем вы думаете, превратить в идеальные решения, которые никто не должен нарушать. Всегда рискованно, когда эмоции берут верх над идеями. Эмоция дает силу действию и должна быть направлена в мир действия. Когда эмоции каким-либо образом заставляют принимать решения в мире мысли, разум лишается рациональности.  

Большинство людей не испытывают потребности в четких понятиях. Они довольствуются предположениями и неясными, расплывчатыми концепциями. Их мышление - это имитационное повторение слов, которые, по их мнению, что-то означают. Понятия, сопровождающие эти слова, редко бывают конкретными. Им недостает того индивидуального содержания реальности, которое достигается только личным опытом. Эмоция, сопровождающая понятие, часто рассматривается как гораздо более важная. Слово с самого начала было связано с эмоцией, а не с ясным понятием. Когда эмоция появляется в бодрствующем сознании, тогда появляется и слово; а слово - безусловно, всё, что нам нужно для общения с другими людьми. Чтобы иметь возможность мыслить, мы должны освободить слово от эмоций и связать его с хранящейся в памяти образной картиной реальности или имеющимся опытом. Без четких представлений мы будем вести "инстинктивную" эмоциональную жизнь. Без этих четких представлений, разумно упорядоченных в логическое целое, мы будем жить в ментальном хаосе.

Мышление кажется напряженным и бессмысленным, когда результат настолько расплывчат, что его нельзя использовать. Когда понятия подобны маленьким облакам, тогда их сочетание будет просто большим облаком. То, что определение понятий необходимо, наиболее ясно из того хаоса понятий, которым удовлетворено большинство людей, – не очень большой результат интеллектуального воспитания.

Прежде чем объединять понятия, нужно видеть, что понятия ясны и различны, а слова недвусмысленно определены. Никто не может ясно мыслить без четких понятий. Когда понятия четки, мышление - это просто игра, почти автоматическая процедура, и решение приходит само собой. Расхождения во мнениях в большинстве случаев происходят из-за нечеткости или существующих фикций.

Определение понятий, относящихся к материальной реальности, осуществляется путем обращения к этой реальности и её объективного, фактического и критического рассмотрения. Без опыта этой материальной реальности понятие едва ли лучше вымысла. В понятийном мышлении исследуется одинаковая группа объектов, в принципиальном мышлении - группа понятий, в системном мышлении - объекты целой системы. Однако большинству людей не хватает способности к визуализации, и они вынуждены прибегать к вспомогательным конструкциям. Таким образом, под понятиями многие люди понимают слова, которые связаны с картинами памяти характерных общих качеств, так называемых существенных характеристик понятий. В этом случае определение понятий означает, что содержание общепринятой реальности, связанное со словом, становится более ясным или вообще изменяется.

Почти все наши понятия требуют критического рассмотрения. Вся наша понятийная жизнь изобилует фикциями: концепциями, не имеющими аналогов в реальности. Они являются вспомогательными понятиями и, подобно гипотезам, незаменимы. Но их следует без колебаний заменить более целесообразными. Концепции, которые явно непригодны или положительно ложны, должны постоянно устраняться. Это устранение едва ли требует большего труда, чем усвоение новых идей. Но при этом мы должны действовать очень осторожно. Многие конструктивные концепции являются необходимыми вспомогательными средствами для понимания до тех пор, пока мы не приобретем объективно обусловленное сознание соответствующей реальности. Вспомогательные понятия делают возможной ориентацию и относятся к числу вспомогательных средств для понимания. Отвергать эти средства, не заменяя их более точными и эффективными, - значит препятствовать интеллектуальному развитию.

Философия есть критика концепций, и как таковая она необходима. Интеллектуальное развитие - это непрерывное, нескончаемое изучение концепций и их определение в результате углубленного познания реальности.

Логические доказательства оказали непреодолимое внушающее влияние на разум. Они восхищали не только античность, но и схоластику. Математическая индукция Евклида долгое время рассматривалась как образец научного изложения. Как показал Шопенгауэр, наглядное доказательство геометрии превосходит её логическое доказательство, которое делает непосредственную достоверность косвенной. По сей день аристотелевская формальная логика вводит в заблуждение тех, кто думает, что формальная логика - это путь к знанию. Но такого рода логика не дает никакого знания. С помощью логики вы можете только "доказать" то, что уже знаете.

Логисты считают разум хозяином смысла, а логику - выше фактов. Действительное значение "логической необходимости" ясно из абсолютных доказательств элеатов, софистов и схоластов.

Логическая дедукция идет от всеобщего к частному. Эта процедура выглядит как открытие. Но дедукция просто демонстрирует то, что ранее было включено во «всеобщее». Даже Лейбниц в свое время доказал, что логическая и математическая индукция состоит в последовательном следовании цепочке тождеств шаг за шагом. Доказательство выявляет то, что «потенциально» включено в утверждение. Он утверждал, что обобщение носит не логический , а психологический характер, что индукция научна в той мере, в какой она является вычислением вероятности, и что логика не ведет к научным открытиям (которые являются результатом вдохновения).

В своей работе "Количественный взгляд на логику" Фален показал, что в логическом понятии неправильно различать форму и содержание, что это различие позволило построить так называемый третий закон мышления, предполагающий количественный, а не качественный или объективный взгляд, и допускающий знакомые неопровержимые софизмы. Соответственно, пространство и время, пространственные и временные величины, будучи только понятиями, не являются количественными продуктами. Деление на большие или меньшие единицы (бесконечное пространство, бесконечно малые частицы и т.д.) являются математическими построениями.

Не существует универсальной логики, производящей знание. Любая формальная, схематическая, механическая, математическая логика подразумевает или предполагает количественную оценку. Логика - это внутренняя логика предмета, и каждая качественная область имеет свою собственную логику. То, что вы получаете в виде схематической логики, - это своего рода интеллектуальная игра с тривиальными или неразрешимыми утверждениями, или растворение понятий. Огромный вред был причинен дедуктивной и индуктивной, а также математической логикой. Можно было бы признать значение логики как ментальной гимнастики, если бы она одновременно не стереотипизировала и не догматизировала способность мыслить. История философии - это лишь один замечательный пример того, что философы не постигли проблем реальности, и что логика привела к непоправимым догмам.

Согласно Лейбницу, логические истины были аналитическими, а их самоочевидность - следствием используемых определений. Он называл эмпирические суждения синтетическими и утверждал, что математические суждения являются синтетическими a posteriori (полученными из опыта), а также что не существует никаких синтетических суждений a priori (известных заранее). В этом он, несомненно, был прав, в отличие от Канта, который создал свою фиктивную конструкцию позже.

Закон мышления можно рассматривать как единый, хотя он может быть сформулирован двояко: как тождество или не-тождество.

"Логическое" мышление - это иногда работа воображения, иногда автоматическая, иногда бессознательная. Если она представлена как формально-логическое мышление, то способ вывода - это рационализация. Никто не мыслит так, как учит формальная логика. Формальная логика включает в себя все способы вывода, которые относятся к так называемому третьему закону мышления. Истинная логика - это объективность.

Логический процесс - это довольно простой процесс, который работает со сходствами и расхождениями, точками согласия и отклонениями. К этому процессу прояснения можно отнести и те процессы предчувствия или инстинкта, которые ищут сходства при расхождениях и расхождения в точках кажущегося согласия. Эти результаты впоследствии проверяются на объективном опыте, если человек хочет быть убежденным. Без этой проверки логичное легко может оказаться ошибочным. Логике было придано значение, далеко выходящее за пределы её истинного значения. Любая ментальная работа называется просто логической, хотя её скорее следовало бы назвать психологической. Подготовительная работа, проделанная подсознанием, его вклад в работу размышлений, был упущен из виду. Существуют убедительные доказательства истинности гипотезы о том, что человек “думает” бессознательно в течение 24 часов больше, чем осознанно в течение целого года. Соответствующие реалии рассматривались очень мало. Когда сознание работает над какой-то проблемой, идеи внезапно возникают и встраиваются в ментальные конструкции. Мы часто не замечаем, что пытаемся построить логический процесс из полученной идеи и представить эту идею как результат логического вывода. Будет ли идея представлена в результате индукции или дедукции, в этом случае будет вопросом конструктивной целесообразности. Философы построили целые системы мышления, предназначенные для того, чтобы привести к тому неизбежному заключению, которое они первоначально имели как идею. Жонглирование умозаключениями притягательно этой ловкостью и парализует рассудительность. С помощью логических доказательств вы можете убедить невежду в чем угодно.

Логика - это также тот технический процесс объединения, который связывает различные моменты в непрерывную цепь мыслей, и тот метод последующей проверки, который прослеживает за тем, что требование логического определения выполнено, что утверждение, подлежащее доказательству, доказано. Чем убедительнее это будет сделано, тем более убедительным будет очевидное доказательство.

Логика включает в себя демонстрацию нелогичного. Истинное опровержение состоит в демонстрации ложности идей или объективной несостоятельности выводов.

12
Многие люди думают, что опровержение делается путем указания на формальные противоречия. Однако обычно это происходит из-за неподходящих формулировок, небрежности в языковом выражении, недостаточной проработанности материала. Они вовсе не обязательно подразумевают какую-либо ошибку в отношении фактов или ошибочность рассуждений. Противоположные утверждения иногда приобретают действительность благодаря ограничению, которое они налагают друг на друга. Именно эта относительность часто оправдывает парадоксы.

Наиболее распространенное "опровержение" делается, исходя из других посылок и других предположений, критики с других исходных точек. Используя этот "метод“, вы можете” опровергнуть" всё, что угодно.

Нет таких антиномий разума, которые утверждал Кант. Гегельянский тезис-антитезис-синтез-диалектика также зависит либо от объективного незнания и отсюда возможных противоречивых гипотез, либо от смешения абсолютного и относительного, либо от смешения логического и лингвистического способов выражения. Мы выражаем себя в абсолютных, а не относительных утверждениях. Если бы язык содержал ряд удобных релятивизмов, то оказалось бы, что отсутствие относительности зависит от объективного невежества. По-видимому, логический формализм задержал понимание общего значения теории относительности. Критерий разума - это реальность. Противоречие подразумевает непонимание, невежество. Разум полон противоречий из-за своей ошибочной обработки содержания смысла. Если субъективное и объективное противоречат друг другу, то вина лежит на субъективном. Наша субъективность в сочетании с нашим объективным невежеством приводит к тому, что реальность кажется нам нелогичной, точно так же, как логика более глубокого осознания часто кажется нелогичной более простой логике невежества.

Наконец, несколько слов о логике пословиц, тех самых пословиц, которые составляют одуряющее "сокровище древней мудрости". Это были первые попытки первобытной мысли создать теорию. Они всё ещё используются простыми умами в качестве логических аргументов для подтверждения истинности всевозможных утверждений. Они являются чрезмерно широкими обобщениями, могут быть применены любым способом и доказывать всё, что вы хотите доказать; таким образом, они доказывают слишком много и, следовательно, вообще ничего.

Критика - это метод научного исследования. Эта критика представляет собой объективный, фактический, безличный анализ содержания знания. Критика, будучи непрестанным совершенствованием разумом своих ментальных построений, является неизбежным требованием разума.

Критика - это утверждение права разума против всех догматических притязаний. Вся наша интеллектуальная жизнь изобилует вымыслами, всевозможными нежизнеспособными или враждебными жизни догмами. Догмы существуют во всех областях человеческой мысли. Таким образом, существуют религиозные, моральные, политические, научные, философские догмы. Догмы являются антитезами интеллектуальной свободы и противодействуют стремлению к свободному и правильному мышлению. Догмой можно назвать такое построение мысли, которое объявляется действительным на все грядущие времена, которое не должно подвергаться сомнению или оспариванию, или которого придерживаются, несмотря на то, что оно явно пережило свое время. Необходимость критики лучше всего осознается при изучении огромного количества интеллектуальных построений, которые последовательно принимались и отвергались на протяжении веков. Было бы весьма полезно изучить средний срок жизни этих "непогрешимых" мнений, теорий, гипотез. В таком предприятии человек, конечно, должен оставить без внимания такие конструкции, которые были продиктованы страхом или желанием и таким образом удовлетворяли эмоциональные потребности. Они по существу лишены разума и потому интеллектуально “неприступны”. Непрекращающийся критический анализ сумел доказать, что 99 процентов других конструкций являются ошибочными.

Критический, объективный разум проводит различие между верой, мнением, постижением и обучением, а также между предположением и знанием.

Вера - это неисправимое убеждение, абсолютизированное эмоцией, слепое принятие без осознания и понимания. Вера - это догма, которая была установлена на все грядущие времена и которая не должна подвергаться сомнению или проверке. Вера находится вне досягаемости разума, она враг разума и критики. Весь мир полон глупцов, которые верят. Верят во всё. Все ошибки защищаются словами “я верил". Если бы люди научились различать то, что они знают, и то, чего они не знают, то 90% всего, во что они верят, было бы полностью отвергнуто.

Мнение - это не изучение. «Мало кто думает, но все хотят иметь свое мнение». Большинство хотят иметь готовые мнения по как можно большему количеству вопросов, чтобы знать, во что они должны верить и что они должны говорить. Эти обладатели мнений составляют «общественное мнение» с его фикциями, мнениями, домыслами, догадками, ложными фактами, устарелыми гипотезами и теориями, фрагментарным изучением и субъективными оценками.

Постижение - это овладение материалом мысли в постепенном логическом процессе, или в упорядочении несистематизированного знания в научное знание. Постижение не обязательно должно иметь какое-либо отношение к знаниям. Логика и чувство реальности не имеют ничего общего. Логика ставит умозаключение выше фактов и рассматривает отсутствие противоречий как доказательство непогрешимости. Однако разум - это инструмент для обработки фактов, а не критерий истины.

Изучение не является гарантией знания. Изучение - это идеи, ложные факты, реальные факты, гипотезы, теории и т.д. методично добытые и систематически упорядоченные. Раньше изучение ценилось выше, чем знания. Научное изучение давало “ясность". Не нужно было беспокоиться о каком-либо знании реальности, потому что реальность была всего лишь одной великой иллюзией. Логическая определенность была единственной существенной. До сих пор существуют дисциплины, которые в основном заняты фикциями.

Предположение - это часть критического метода. Предположение - это всегда чрезвычайная ситуация, к которой прибегают на время. Верующий и сомневающийся, догматик и скептик одинаково некритичны. Критический человек исследует всё, что он желает знать, или же он принципиально воздерживается от какого-либо мнения по этому поводу вообще. Он исходит из того, что изучение является необходимым предварительным условием познания и необходимо для ориентации (песок, который нужно промыть, чтобы найти золотые крупинки), что оно может иметь относительную ценность. Он откладывает свое окончательное суждение до тех пор, пока не выяснятся новые факты по данному вопросу.

Знание - это знание фактов и состоит из систематизированных, окончательно установленных фактов. Факты естествознания получаются из материальной реальности, психологические факты - из реальности сознания. Знание дает понимание, которое является рассудительностью чувства реальности в вопросах, касающихся знания. Осознание проявляется в правильном предсказании и безупречном техническом применении.

Есть два вида критики: позитивная и негативная.

Позитивная критика стремится достичь положительного результата. Она стремится к осознанию и ясности, чтобы приобрести идеи, если это возможно, и ассимилировать всё, что она может. Она пытается понять замысел автора, помочь ему примирить кажущиеся противоречия. Она охотно признает заслуги.

Негативная критика является более распространенной. Она направлена на то, чтобы "критиковать", отклонять, отвергать. Такого рода критика - это критика эмоционального мышления, догматическое неприятие под предлогом объективной критики. Только некритичные люди считают это "опровержением". Эмоциональное мышление не имеет права высказывать свое мнение перед форумом критического разума. Любое негативное отношение некритично и также оказывает ограничивающее влияние на интеллект. Критиковать достаточно легко. Каждый читатель, имеющий такое намерение, может это сделать. И догматизм, и скептицизм относятся к эмоциональному мышлению.

Важно, чтобы мы не ограничивались тем, что было исследовано, чтобы мы не отвергали ни одной идеи только потому, что она кажется нам чуждой, невероятной или невыгодной. Важно исследовать каждую новую возможность познания. Мы слишком мало знаем, чтобы позволить себе пренебречь малейшей возможностью расширить сферу наших знаний. Всё новое и незнакомое большинству людей кажется невероятным с первого взгляда. Люди должны привыкнуть к новому мировоззрению, каким бы правильным оно ни было. Будучи постоянно вдалбливаемыми в сознание людей, даже абсурдные идеи в конце концов становятся хорошо известными, привычными и кажутся вероятными или правильными. Большинство не хочет слышать ничего, кроме того, что они “слышали раньше”. Те, кто считает себя критичными, не хотят принимать ничего, что не может быть вписано в их прежнюю систему мышления. Элементарные размышления должно подсказать им, что если их система так верна, то они должны быть почти всеведущими. Тот, кто перестал усваивать любые знания, которые могут быть найдены в том, что противоречит его собственной системе мышления, оказывается пленником в тюрьме своего собственного мышления и завершил свое интеллектуальное развитие.

Все отброшенные суеверия, все отброшенные гипотезы когда-то были объявлены авторитетами истиной. Во все века, во всех областях авторитеты с абсолютной уверенностью провозглашали последнюю истину как окончательную истину.

Для большинства людей истина - это всё, во что они хотят верить. С разумной точки зрения истина - это согласие мысли и реальности, то есть знание реальности. Истина как единое целое, полное знание всей реальности - вот конечная цель исследования.

Злоупотребление словом «истина», конечно, привело к обычному смешению понятий, так что для большей ясности необходимо различать довольно много истин. Некоторые из них перечислены здесь:
- истины математических дисциплин
- истины экспериментальных дисциплин
- истины описательных дисциплин
- истины спекулятивных дисциплин
- исторические истины
- политические истины
- истины общественного мнения
- религиозные истины
- личные истины

В принятии истин можно выделить различные уровни интеллекта, начиная с уровня, характеризующегося некритическим принятием всего сказанного, вплоть до наибольшей критической способности.

Самый низкий вид - это некритическое принятие. Во что-то верят, потому что кто-то её сказал или “прочитал в газете”. В это верят, потому что это кажется привлекательным и разумным. В это верят, потому что авторитет кажется симпатичным и заслуживающим доверия. Верят потому, что в это верят другие. С логической точки зрения вера в авторитет - это регресс в бесконечности: А верит в это, потому что В сказал это, В верит в это, потому что С сказал это и т.д. до бесконечности. Вера в авторитет и презрение к авторитету одинаково догматичны. Суждения, конечно, бесполезны без непосредственного знания или личного изучения этого вопроса. Высший вид суждения - это научное требование экспериментального доказательства или фактов, устанавливаемых всеми.

В вопросе суждения мыслители стремились различать понятия возможности, вероятности и реальности. Количественная вероятность - это всего лишь математическая формула частоты, предел относительной частоты. По логике вещей, вероятность совпадает с возможностью, кроме того, что она представляет собой смутную попытку придать определенную ценность реальности недостаточному опыту или ввести градацию от разумно оправданного до действительно разумного. Предполагается, что вероятность - это возможность с оговорками, а значит, возможность с веским основанием для себя, предположение, основанное на определенных, хотя и недостаточных фактах.

Что касается личных истин, также называемых прагматическими истинами, жизненными истинами; их полезность, эмоциональная ценность, жизненная значимость определяет их ценность. Этот вид субъективной (возможно, также коллективной) истины иногда путают с истиной как понятием, определенным теорией познания. Согласно Шопенгауэру, большинство изучающих философию стремятся не к познанию реальности в философии, а к доказательству или защите своих личных убеждений, своих ранее сформированных систем верований.

Всё, что дает уверенность, называется истиной. Следовательно, для того чтобы судить об истине, необходимо исследовать различные виды уверенности. Уверенность можно разделить на абсолютную уверенность, объективную уверенность и субъективную уверенность, а также на эмоциональную уверенность, уверенность смысла и уверенность разума.

Математические и дедуктивные доказательства дают примеры абсолютной уверенности. Они доказывают только то, что вы уже знаете.

Опыт материальной реальности дает объективную уверенность, потому что эта реальность снабжает разум своим содержанием реальности. Точное знание невозможно без опыта. Даже математика была бы немыслима без эмпирических аксиом. Геометрия состоит из пространственных отношений, полученных с помощью абстракции. Эти отношения суммируются в ряд утверждений, правильность которых доказывается ссылкой на ещё более основные утверждения, пока не будут получены те утверждения, которые не могут быть доказаны, - аксиомы. Лобачевский доказал, что геометрия не является априорной дисциплиной и что евклидовы аксиомы, безусловно, не единственно верны, построив новую, непротиворечивую и вполне пригодную для использования геометрическую науку. Опыт дает объективную уверенность, открывая законы природы. Без опыта сформированное представление может быть фикцией. Тот, кто не проверяет свое суждение в объективном опыте, лишен самой большой возможной уверенности в правильности своего суждения. Истины описательных дисциплин являются примерами обоснованной объективной определенности. Тот факт, что значительная часть реальности находится за пределами объективного опыта, возможно, даже за пределами возможности такого опыта, ни в малейшей степени не уменьшает потребности в опыте как наивысшем возможном критерии истины. Если от этого требования отказаться, то ничто не гарантирует, что то, что выдается как реальное, является реальным.

Вера и предположение дают субъективную уверенность. Вера - это эмоциональное слепое принятие мнения и следование ему, независимо от степени его разумности. Вера неизменна и запрещает критику. Предположение основанное на разумных аргументах, лишь временно допустимо, пока не появится более разумная гипотеза, предполагающая разумную критику и отвергающая эмоциональное мышление и догматизацию.

Эмоциональная уверенность индивидуальна и не имеет никакой объективной ценности. Конечно, эмоция воспринимает свою уверенность как абсолютную. Для эмоции нет никакого различия между возможностью и реальностью, но она довольно просто определяет, что должно быть истинным.

Уверенность чувств несравненно более надежна, чем уверенности разума. Уверенность чувств - это проявление индивидуального опыта, тогда как уверенность разума может быть основана на фикциях, догмах, гипотезах. Догматическая уверенность может, с объективной точки зрения, рассматриваться как невероятная уверенность и ошибочная уверенность. Политическая теория, общественное мнение, традиционные способы рассмотрения являются примерами первого. Последнее включает суеверия.

Необходимость или неизбежность могут быть абсолютными, объективными и субъективными. Абсолютная необходимость находится в законе мышления. Где бы ни была получена абсолютная необходимость, её неизбежность зависит от вывода мышления «это есть это», как и в случае математических доказательств. Законы природы допускают случаи объективной неизбежности. Примером субъективной (”психологической") необходимости является детерминизм: действие определяется сильнейшим мотивом.

Путь к истине для человечества - это в общем и целом путь отброшенных ошибок. Истина - это то, что остается после всех совершенных ошибок. Почти каждая ошибка когда-то называлась истиной.

Что касается других дисциплин, люди понимают, что они должны ознакомиться с необходимыми фактами, прежде чем выражать свое мнение. Что же касается философии, то они воображают себя способными с ходу высказывать свое мнение по самым трудноразрешимым вопросам.

Чувство - это объективность. Разум - это субъективность. Чувство - это непосредственное, прямое, безотчетное переживание реальности, реальности материи, движения и сознания. Содержание чувства - это факты действительности. Разум - это инструмент для обработки содержания чувств. Чувство определено объективно посредством чувственных восприятий, непосредственно определенных материальной реальностью. Фантазии больного ума - это не чувственные восприятия, а ментальные конструкции. Ошибки субъективистов заключаются в субъективизации чувственного опыта. У животных преобладает чувство. Способность животных к существованию, их превосходство в восприятии реальности (более острое зрение, слух, обоняние, осязание) достаточны для доказательства приоритета чувств.

Разум - это способность к восприятию (образы памяти), размышлению, абстрагированию (понятия), умозаключению, суждению (построения) и систематизации.

Концепции можно разделить на два вида: реальные концепции и сконструированные (синтетические) концепции. Реальные концепции - это воспроизведение пережитой реальности, чувственного восприятия. Сконструированные концепции - это построение более или менее вымышленных понятий, образных конструкций.

Понятия бывают двух видов: реальные понятия и сконструированные понятия. Реальное понятие - это всесторонний обзор связанных с ним реальных понятий некоторой определенной группы. Сконструированные понятия бывают самых разных видов - от самых реальных до самых вымышленных. Сконструированные понятия включают в себя абстрактные понятия, построенные из более или менее существенных, доказуемых качеств, свойств, характеристик некоторого определенного представления или представлений некоторой определенной группы. Если в конструкцию будет включено хотя бы одно фиктивное определение, то вся конструкция становится нереальной. Сконструированные понятия, конечно, включают в себя все понятия, в которых отсутствуют четкие представления о реальности или вообще отсутствуют такие представления. Многие люди «мыслят» словами, которым они придают смутные, условные обозначения. Принципы - это сконструированные понятия, это как бы понятия понятий, абстракции от абстракций. Их также можно назвать едиными, всеобъемлющими или системными понятиями.

Благодаря деятельности своих чувств ребенок уже в первый год жизни автоматически развивает правильные "инстинктивные" представления о ряде качеств, присущих материальной действительности, которые впоследствии благодаря деятельности разума будут сформированы в понятия. Автоматизм восприятия - это главным образом инстинктивный, механический процесс - один из многих, постоянно происходящих в подсознании, - который превращает многообразие переживаемого в те единицы восприятия, которые делают деятельность чувств возможной или облегчают её. Эти единицы восприятия заставили философов провести различие между восприятием логическим и психическим. На более высокой стадии развития разума этой деятельности соответствует восприятие идей, что также является процессом обретения единства.

Восприятие пространства, например, развивается путем наблюдения форм материи, а восприятие времени - путем наблюдения различных видов временных интервалов. Как математическое понятие, пространство строится определениями его трех измерений точно так же, как другие математические базовые понятия строятся из элементов опыта, получаемого от органов чувств.

Чувство обеспечивает необходимые условия, материал для описания реальности или констатации фактов. Разум обрабатывает этот материал путем размышления. Если результат неверен, то это вина не чувства, а разума. Чувство наблюдает за движением Солнца по небу. Объяснение разума, что это происходит потому, что Солнце движется, а земля стоит неподвижно, неверно. Некоторые оптические преломления (”оптические противоречия"), вводящие чувства в заблуждение, будут исправлены путем постоянного наблюдения. Правильные объяснения разума обычно приходят много позже. Разум получает всю информацию и знания о реальности от органов чувств. Разум - это наша способность к обработке, выяснению и конструированию. Последующее проверка всегда доказывает правильность чувств. Наши ошибки начинаются с обработки разумом, с гипотез, теорий и всех других видов объяснения.

Субъективисты совершили кардинальную ошибку, сделав субъективным восприятие сознанием объективного (назвав восприятие сознанием объективной реальности – субъективным восприятием). Мышление субъективно и берет на себя ответственность за всё субъективное. Как только объективность превращается в субъективность, мышление становится суверенным и расчищается путь для субъективистских фантазий, таких как: ничто не существует, кроме сознания; или: всё существует благодаря сознанию. Субъективизм концентрируется на сознании, исключая всё остальное, как если бы сознание было просто субъективным; и не делает различия между субъективно обусловленным восприятием сознания и объективно определенным. Сознание может быть субъективно или объективно определенным. Сознание объективно определено материальной реальностью. Мышление объективно определено, при условии, что мышление придерживается опыта материальной реальности.

Реальность состоит из следующих трех непосредственно данных и самоочевидных абсолютов: материи, движения (силы, энергии) и сознания. Они являются предельными объяснительными элементами всего сущего. Они объясняют себя своими способами бытия и не могут быть объяснены более, а только установлены всеми. Ни дуализм, ни психофизический параллелизм не могут объяснить происходящее, поскольку энергия, будучи необходимой, отсутствует в этих системах.

Естественная наука, будучи нашим источником объективного знания, и технология полностью доказали (требование дальнейших доказательств является лучшим доказательством того, как субъективистам удалось дезорганизовать мышление), что видимая и невидимая, ещё только частично исследованная реальность, есть материальная реальность. Нет никаких разумных оснований сомневаться в том, что эта ещё не исследованная часть будет чем-то иным. Конечно, субъективисты отрицали, что невидимая реальность также может быть материальной. Они приняли традиционную гипотезу, что если материальная реальность видима, то невидимая реальность (ее “основа”) должна быть чем-то другим и, следовательно, субъективной.

Почему им было так трудно идентифицировать три непосредственно данные реальности, зависит от того факта, что самоочевидное является самым трудным для обнаружения и что субъективистские теории ввели в заблуждение и перепутали их способность различать. Для древних, которые понимали реальность так, как она непосредственно дана, так называемая проблема реальности теории познания не была проблемой, которой, несомненно, она не является. Философы, которые исключительно культивируют свой разум, в конце концов незаметно оказываются в субъективизме. Те, кто не использует постоянно свои чувства как критерий истины, рискуют всё больше и больше удаляться от реальности. Единственный критерий истинности - это факты действительности. Схоластическое презрение к здравому смыслу привело к полной дезориентации. Теории и фикции в конце концов становятся самоочевидными и неизбежными. Более того, изучающие философию загипнотизированы властью языка над мышлением, чтобы принять субъективизм, поскольку современные философские термины были придуманы субъективистами.

Субъективистская философия исходит из догматического сомнения в данной реальности, самой самоочевидной из всех очевидных вещей, материальных объектов. Предположение их существования до того, как философия это допустила, субъективисты называют "догматическим реализмом"!! Во-первых, материальная реальность должна быть изгнана прочь. Это делается путем объявления философии "безусловной". После этого реальность должна быть вызвана снова, как простой продукт сознания. Они должны доказать реальность реальности (!!) и абсолютность абсолютного (!!). Они создали трудности из фантазий психопатов и бредовых вымыслов неразвитых умов, и чтобы избежать их, субъективисты принимают абсурдные конструкции сверхобразованных философских умов. Субъективисты называют этот метод "критическим разумом".

Философия не более безусловна, чем всё остальное. Она должна исходить из непосредственно данной реальности. Её задача - дать нам знание об этой реальности. Субъективисты не могут этого сделать; они просто отбрасывают реальность прочь. Они заменяют реальность или то, что самоочевидно, своими произвольными фикциями, которые часто строятся так, чтобы быть непонятными.

Если бы объективная реальность была просто субъективно определенной реальностью, тогда не было бы никакой объективной реальности, и объективное знание было бы невозможно. Если бы знание объектов материальной реальности не было непосредственным, то знание внешних объектов, даже знание любого рода, было бы невозможным. Если бы сознание было чистой субъективностью, то субъективная реконструкция материальной реальности сделала бы знание иллюзорным. Если бы мы постоянно не сталкивались с материальной реальностью, то понятия, которые мы выводим из этой реальности, вскоре утратили бы свое реальное содержание. Субъективность или объективность сознания определяется содержанием сознания. Когда сознание наблюдает материальную реальность, его содержание объективно. Когда сознание наполнено абстрактными представлениями (понятиями), эмоциями и т.д. его содержание субъективно. Сознание может быть одновременно объективным и субъективным.

Реальность такова, какой ее воспринимают органы чувств. У нас нет никаких оснований отказываться от чувственного восприятия реальности. Если же мы всё же сделаем это, то реальность можно будет фальсифицировать почти во что угодно. И это было сделано. Ни один абсурд не остался непроверенным в попытках сделать реальность простым продуктом сознания. Для субъективистов материя - это мерзость, которая должна быть объяснена всеми возможными способами. Чувственное восприятие действительности должно быть названо правильным, насколько это возможно. Естественные исследования показывают нам, что материальные объекты содержат гораздо больше, чем может быть непосредственно воспринято чувствами. Однако это ни в малейшей степени не опровергает чувственное восприятие. То, что добавляется в результате дальнейших научных открытий неизвестных свойств материи, только увеличивает наши знания об объектах. Материя - это необходимый объяснительный элемент объективной реальности. Материя абсолютна. Если бы свойства материи были категориями в сознании - абсурдная попытка объяснения, предпринятая субъективистами - тогда нам не нужно было бы открывать их естественными исследованиями; было бы невозможно примирить или объяснить противоречивые чувственные восприятия в ходе дальнейших объективных исследований; различие между индивидуальными восприятиями было бы ещё больше; и несравненно более сильная уверенность из всех, объективная уверенность, полученная из результатов, окончательно установленных в экспериментах, вообще не давала бы никакой уверенности.

Субъективисты совершают несколько основных ошибок мышления, когда пытаются построить проблему реальности так, как она сформулирована в теории познания. Они пытаются объяснить материальную реальность, которая прямо и непосредственно дана сознанию. Они отрицают объективное существование объективно данной материальной реальности. Они выдвигают абсурдное требование о том, что реальность должна быть восприимчива к логическому доказательству своего существования, чтобы называться реальностью; то есть, должно быть возможным - доказать, что абсолют - это абсолют. Абсолютное всегда непосредственно дано и не может быть доказано, оно может быть просто установлено как непосредственно данная реальность.

Субъективизм - это либо логика, либо психологизм. Логика хочет объяснить реальность логически, как если бы она была продуктом логики. Понятие реальности, однако, является собирательным: совокупностью различных видов реальности, непосредственно постигаемых или устанавливаемых посредством исследования. Психологизм ищет объяснения в психологическом исследовании чувственных восприятий, которое, конечно, привело к попыткам доказать, что объективная материальная реальность состоит из субъективных чувственных восприятий. Однако они не могут таким образом объяснить те новые свойства материи, которые современная наука открывает с помощью приборов почти ежедневно. Они также не могут объяснить реальное существование объектов, их существование независимо от сознания. Объекты присущи сознанию не больше, чем фотографической пленке. Все попытки субъективизма субъективизировать то, что дано объективно, потерпели неудачу, ибо будучи абсурдными, они должны потерпеть неудачу.

Способ, которым физический объект становится воспринимаемым посредством нервных и мозговых процессов, - это физиологическая проблема, которую психологи могут попытаться решить. Это не проблема теории познания. Объекты - это то, что они есть, а не что-то другое. Органы чувств воспринимают физические объекты в соответствии с законом мышления или отождествления, который гласит: «Это есть то». Утверждение «мы не видим объект таким, каков он есть» является логически и фактически ошибочным – независимо от того, есть ли у психологов своя теория световых вибраций. В вопрос о том, являются ли “объекты тем, чем они кажутся”, уже была введена обманчивая идея видимости. С логической точки зрения объекты материальной реальности даны непосредственно, и это никак не может привести к возникновению какой-либо логической проблемы. Факты есть факты, и они не могут быть объяснены или “опровергнуты” теориями, как всегда считали философы. До тех пор, пока реальность интерпретируется теориями и логическими доказательствами вместо того, чтобы быть пережитой, до тех пор субъективизм, логика и психологизм будут продолжать вводить чувство реальности в заблуждение.

Субъективизм начался с Локка, у которого была фикция, что если вы начнете с психологической экспертизы знаний, полученных объективно, вы сможете установить объективную правильность и логическую устойчивость этих знаний. Эта идея должна была сбить философов с пути истинного, начиная с 1690 года. Никто, кроме Хедвалля, в 1906 году, не понял основную ошибку, заключающуюся в превращении материальной реальности в “психологию”. И эта фикция всё ещё преследует нас. Однако объекты не являются чувственными восприятиями, и только научные исследования могут дать нам глубокие знания о них.

Деление реальности на первичные и вторичные качества у Локка, деление её на явление и вещь в себе у Канта - роковые заблуждения. Локк исходил из известного факта, что восприятие определенных качеств материи может варьироваться и может у некоторых индивидов отклоняться от нормального. Он считал себя вправе заключить из этого, что цвета, звуки, запахи и т.д. были субъективно обусловлены. Даже если такое положение вещей может быть в некотором отношении фактом, поскольку дивергентное восприятие может зависеть от дефектов в органах восприятия, всё же неверно пытаться лишить материю соответствующих свойств только потому, что они по-разному воспринимаются разными индивидами. Чтобы поддержать это ошибочное предположение, Локк совершил роковую ошибку, проводя различие между первичными и вторичными качествами или свойствами материи. Первичными он считал те, которые воспринимались всеми одинаково; вторичными - те, которые могли восприниматься по-разному. Первичные должны были рассматриваться как объективные, вторичные - как субъективные. Эта ошибочная теория познания дала последующим философам толчок к построению абсолютной субъективности. Как только начало было положено объявлением некоторых качеств материи исключительно субъективным восприятием индивида, конечным результатом было, конечно, то, что материя была лишена всех своих качеств, пока Кант не стал рассматривать материю просто, как нечто лишенное своих качеств (!!), о которой ничего нельзя было знать, и которую уже Фихте считал излишней гипотезой!! Кант также допустил ошибку, сделав существенное различие между видимыми и неисследованными качествами объектов. Только благодаря фикциям и несостоятельным построениям Канту удалось избежать логически необходимого после его ошибочного предположения вывода о том, что мы ничего не можем знать о тех самых вещах, которые являются объективным основанием и критерием нашего познания: о самих предметах.

Говоря о Канте, являющемся основой и источником сразу же последовавших субъективистов, следует также добавить, что он внес больший вклад в дезориентацию философии, чем кто-либо другой. Кант является лучшим доказательством того, что без знания (фактов исследования) острота ума и искусство логического вывода просто производят несостоятельные или вводящие в заблуждение построения.

Наконец, замечание о малоизвестном уппсальском философе Карле Хедвалле. Он раньше всех показал (в 1906 году), что непосредственное, безотчетное восприятие действительности ощущениями (органами чувств) есть единственно правильное. К сожалению, однако, чувство имеет большой недостаток в том, что оно беззащитно перед теориями разума. Это сразу же ставшее самоочевидным осознание ознаменовало новую эпоху в истории философии и повлекло за собой революцию мысли, объяснив логическую несостоятельность и фактическую ошибку субъективизма.

Мы все ещё очень далеки от всеведения. Технология, прикладные дисциплины естествознания, является одним критерием нашего знания реальности. Другой критерий - это безошибочное предсказание. Нам ещё многое предстоит сделать, прежде чем мы сможем предсказать всё, что произойдет. Применение показывает то, что мы знаем, предсказание в основном показывает то, чего мы не знаем.

Каждое новое научное открытие выходит за пределы познания. Чем больше мы открываем, тем глубже становится наше осознание и понимание того, что наше знание ограничено или относительно. Если бы мы обладали достаточным знанием, то жизнь представлялась бы нам как ряд необходимостей, а не как бесконечный ряд совпадений.

Мудрый должен согласиться с Сократом. Оракул объявил его самым мудрым человеком в Греции. Оракул прав, подумал Сократ, ибо я единственный человек в Греции, который знает, что он ничего не знает. Если мы знаем только часть реальности, то мы ничего не знаем о целом как о совокупности. И мы ничего не узнаем (о целом), пока не узнаем это (что мы о целом ничего не знаем). То, что мы много знаем о части, - это совсем другое дело. Тщательно изученные области знания ежедневно показывают ограниченность этих областей, показывают нам, как мало мы знаем. Жизнь - это все ещё нерешенная проблема, необозримый комплекс нерешенных проблем.

Первое, что мы обнаруживаем, - это материальная реальность. Относительно позднее мы начинаем открывать существование и значение сознания. Его значение настолько велико, что мы очень легко переоцениваем его.

С психологической точки зрения мы ведем субъективную жизнь. Сознание - это его собственный мир. Чувства и мысли составляют содержание этого субъективного мира, обладающего субъективным существованием и субъективной достоверностью.

Большинство людей ведут эмоциональную жизнь, довольствуясь самой простой из возможных ориентаций разума ради получения средств к существованию. Те, кто начинает размышлять о жизни таким образом, обретают идеи и начинают вести осознанную субъективную жизнь. Конечно, они мало подозревают, что таким образом они вступили в неисследованный мир сознания, столь же реальный субъективно, как материальный мир реален объективно.

Само осознание того, что с психологической точки зрения сознание есть наше Я и то, кто наблюдает реальность, должно быть достаточным для демонстрации неизбежности субъективности. Критика субъективного направлена не на субъективность как таковую, а на произвольное субъективное, одностороннее и самодостаточное субъективное или смешение субъективного и объективного.

В своих частных проявлениях субъективное индивидуально, а в своих общих проявлениях - коллективно. Совокупность этой коллективной субъективности мы называем культурой. Объективность ведет к науке с техникой и к цивилизации, которая, безусловно, совместима с субъективной примитивностью и отсутствием культуры.

Именно к этому миру субъективности и вымысла принадлежало так много философов, хотя они сами этого не осознавали. В этом мире они нашли сферу для своего воображения и наделили человечество духовными сокровищами непреходящей ценности и красоты.

Мир мысли наполнен идеями относительной достоверности. Время от времени мысль подводит итоги своим идеям. Если же обнаруживается, что существует беспорядок, то мысль стремится упорядочить идеи каким-то единообразным методом и тем самым создает систему. Таким образом, система - это способ, посредством которого множество идей становится разумным целым. Система - это педагогический метод проведения упорядоченного обзора в соответствии с возможностями группировки, присущими самому предмету исследования. Система выполняет свою задачу, делая возможным четкое обследование и быструю ориентацию. Система заменяется новой системой всякий раз, когда добавляются такие идеи, которые не могут быть вписаны в старую систему.

Мировоззрение или жизневоззрение - это такая система. Мировоззрение представляет собой совокупность знаний о материальной реальности и составляет основу жизневоззрения человека. Жизневоззрение - это совокупность более или менее разумного отношения человека к жизни, её смыслу и цели, а также к людям и человеческим делам. Жизневоззрение включает в себя понятие права, то есть то, что люди смутно называют моралью. Из своего жизневоззрения человек принимает нормы для своей оценки и точки зрения для своих действий.

Мы можем сделать безошибочные построения. Мы делаем их в математике, поскольку в этой дисциплине мы знаем всё о том, что мы строим. Мировоззрение и жизневоззрение не могут достичь такой точности, не могут дать такой же уверенности, даже если ментальные конструкции могут быть сформированы таким образом, чтобы достичь такой же ясности. Однако эта ясность часто обманчива, что и показали философские системы. Они показывают, как трудно мыслить в соответствии с действительностью, как легко мы делаем ошибочные построения, как трудно нам освободить наш разум от ментальных построений, которые мы искусно соединили и внушили себе. Конечно, ещё труднее, если вообще возможно, устранить эмоциональные комплексы, привитые нам в детстве. Ментальные конструкции часто уводят нас от реальности и препятствуют нашему пониманию реальности или построений, более правильных, чем те, которые мы приняли. Чем они сложнее, чем изобретательнее, острее, глубже, чем больше труда дается на их постижение, тем труднее их заменить. Опыт показывает, что к сложным конструкциям следует относиться несколько скептически, поскольку пригодность и превосходство конструкции тем больше, чем она проще. Наука стремится к упрощению. Как это ни странно, но чрезвычайно простое и почти сразу же самоочевидное - самое трудное для обнаружения. Даже самые трудные проблемы могут быть в конце концов сформулированы так просто, что некритичный человек думает, что их решение настолько очевидно, что оно даже не должно было быть дано.

Многие люди говорят, что они могут обойтись без системы. Точно так же, как вы можете “мыслить” без четких понятий, вы можете обойтись и без четко разработанной системы. Однако результат в обоих случаях один и тот же: неопределенность, беспорядок, неуверенность. Без твердой системы чувство не имеет корней, эмоциональному мышлению дается больший простор, индивид легче становится жертвой фикций и психозов. Система имеет гораздо большее значение, чем думают большинство людей.

Любая разумная система облегчает постижение реальности с того уровня научного развития, на котором она была построена. Правда, в то же время система ограничивает мышление и затрудняет большинству выход за пределы системы. Но системы - это всего лишь временные границы исследований, и они заменяют друг друга по мере развития исследований.

Мировоззрение предпочтительно должно строиться на твердых фактах и непредвзятых результатах исследований. Более того, конструкция не должна вступать в противоречие с непосредственным чувственным восприятием реальности. Как и каждая новая научная гипотеза, каждая новая система должна быть способна дать лучшее объяснение, чем старые объяснения. Что касается жизневоззрения, должна быть возможность претендовать на свободу мысли, чувства и действия в пределах, установленных правом других на ту же самую неприкосновенную свободу.

Новые системы должны строиться всякий раз, когда появляются новые идеи, которые должны быть рассмотрены, на благо тех, кто сам не имеет возможности или способности создавать такие системы. Возможно, когда-нибудь удастся сделать систему настолько общей, что новые идеи не должны будут разрывать её рамки, но могут быть вписаны в систему. Тем самым была бы приобретена твердость для всеобщего воззрения, и понимание пришло бы легче не только между современными индивидами, но и между различными поколениями. Такая система отвечала бы реальной потребности и противодействовала бы неразумности и суевериям. Для культуры это признание интеллектуального провала, что те, кто хочет иметь мировоззрение и жизневоззрение, чтобы ориентироваться, должны посвятить большую часть своей жизни таким вещам, которые можно было бы изучать в школе. Однако большинство людей остаются дезориентированными, и их потребность в ясности никогда не удовлетворяется.

Естествознание - это систематизированное изучение исследуемой части реальности. В собственном смысле слова наука - это исследование причин. Гипотеза о том, что исследуемая реальность - это лишь малая часть общей реальности, подтверждается тем фактом, что новые научные открытия постоянно революционизируют взгляды, принятые по тому или иному вопросу, вместо того чтобы обосновывать сделанные предположения. Судя по всему, большинство вещей ещё предстоит открыть и исследовать. Большинство законов все ещё открыты как бы случайно. Пройдет ещё много времени, прежде чем будут установлены все постоянные соотношения. Ещё многое предстоит сделать, прежде чем научный подход будет полностью реализован. Науке, исходящей из того, что всё подчиняется закону, предстоит пройти долгий путь, прежде чем она продемонстрирует неизбежную взаимосвязь всего сущего. Потому что, если все в природе закономерно, то нет ни “совпадений”, ни “вероятностей”. Оба термина с достаточной очевидностью демонстрируют все ещё большую ограниченность нашего исследования.

Принципиальное различие между исследуемым и неисследованным (например, при разделении реальности на явления, то есть иллюзорную реальность, и внутреннюю сущность вещей) состоит в том, чтобы практиковать то произвольное умозрение, которое называется метафизикой.

Наука - это ментальные конструкции, гипотезы и теории, основанные на фактах, установленных и систематически упорядоченных. Гипотеза и теория - это методы, с помощью которых мы стремимся понять и объяснить факты, стремимся постичь реальность.

Гипотезы - это предварительные предположения, временные объяснения, к которым прибегают для облегчения понимания явлений. Они просто необходимы для понимания. Чем больше видов явлений объясняет гипотеза, тем больше её ценность как основы объяснения. Она заменяется новой гипотезой, если последняя может объяснить лучше, объяснить больше видов явлений. Только невежество принимает гипотезу за какое-то окончательное объяснение или удивляется её ущербности или недостаточности, проявляющейся рано или поздно.

Теории - это суммирование ограниченного числа переживаний. При правильной формулировке они делают уже приобретенный опыт легко доступным и позволяют быстро ориентироваться. Тот, кто имеет все правильные теории в какой-либо области исследований, обладает накопленным человечеством опытом в этой области. Теории облегчают исследование реальности, необходимое для осознания. Независимое мышление в какой-то определенной области всегда должно приводить к личным теориям. Поскольку такая теория редко применяется во всех "по-видимому" сходных случаях, она часто нуждается в индивидуализации, не должна считаться общезначимой и не должна применяться без изучения. Теория должна быть постоянно приспособлена к нескончаемым практическим открытиям.

Теории и гипотезы дают нам ментальную гимнастику, которая нам необходима для того, чтобы постоянно совершенствовать теории и гипотезы. Без них и той ментальной подготовки, которую они делают возможной, научное мышление было бы сдержано и значительно затруднено. Делались попытки заменить теорию и гипотезу логикой фактов, которая ограничивалась бы констатацией фактов, обобщением этих фактов и описанием изучаемых вещей. Отбросив теорию и гипотезу, наше исследование приобрело бы известное единообразие и видимость совершенного знания. Но неисследованное тем не менее осталось бы в реальности, даже если на его существование нельзя было бы ссылаться. Такая логика фактичности, отвергающая метод гипотезы, лишила бы нас рабочего метода, имеющего психологическую ценность. Гипотеза дает воображению материал для работы помимо ранее известных фактов, то есть возможных фактов и возможных факторов. Когда воображение постоянно занято всеми относящимися к вопросу мыслимыми возможностями, это порождает предчувствия, которые приводят к ценным идеям. Именно благодаря бесконечной череде гипотез развивается наука. Значение ментальных построений недооценивается, если полагать, что исследование может безопасно их опустить. На самом деле, мы были бы довольно беспомощны без этих конструкций. Объективные факты мало что значат без предварительной ментальной работы над ними. Музеи могут быть заполнены достоверными фактами, а библиотеки - описаниями, и единственным результатом этого всё равно будет нарастающий хаос. Именно мысль открывает законы и объединяет их в обозримое и постижимое целое.

«Мы погружены в океан невежества». Строго говоря, всё является проблемой. Объяснения редко уводят нас далеко. Всего несколько шагов, и мы натыкаемся на стену невежества. Мы способны проследить причинно-следственную цепочку, но очень короткий путь. Откуда мы это знаем, спрашиваем мы и вскоре остаемся без ответа. Есть, однако, такие люди, которые не могут воспринимать никаких проблем, для которых всё является само собой разумеющимся и которым всё понятно.

Величайшим недостатком людей «само собой разумеется» является их незнание 1) всех фактов, необходимых для окончательного суждения, и 2) действительно ли “факты” являются фактами. К первой категории принадлежат факты естествознания, ко второй - все те "факты", которые могут быть включены в число исторических фактов.

Пространственные отношения, временные отношения и постоянные отношения суть определения разумом отношений материальных объектов и отношений процессов, происходящих в материи.

«Соответствие закону» характеризует неизменность процесса в материи или процесса природы лучше, чем «причинность». Соответствие закону указывает на существование постоянных отношений, или законов природы. Это указывает на факт неизменности: если даны все условия, то неизбежно придет определенный результат. Все условия - это "истинные причины". Произволом является - выбрать какую-то конкретную причину в качестве “истинной причины”.

Соответствие закону подразумевает, что природа всегда повторяется во всеобщем. Это не означает, что сходные процессы в сходных вещах абсолютно идентичны во всех отношениях. Всеобщее, характерное, сущностное постоянно. Абсолютное тождество любой мыслимой наименьшей частности никогда не существует в природе. Именно всеобщее выражается в постоянном отношении.

Всеобщее соответствие закону не может быть оспорено. Для этого потребовалось бы нечто совершенно отличное от тех поспешных выводов слишком спекулятивных умов, которые мы видели до сих пор. Соответствие закону должно быть названо абсолютным. Если бы не было соответствия закону, камень не падал бы, нельзя было бы построить никакую работающую машину, нельзя было бы установить никакую научную формулу, нельзя было бы сделать никакое предсказание, и космос был бы хаосом. Можно бесконечно перечислять неопровержимые основания того, что соответствие закону неизбежно. У нас нет никаких разумных оснований предполагать какой-либо произвол в природе. Та научная метафизика, которая отрицает соответствие закону, потому что она не сразу открывает законы, так же ненаучна, как когда-либо была философская метафизика. Эти "натурфилософы" до сих пор, кажется, даже не научились осознавать ненадежность так называемых логических следствий.

Трудность начинается с конкретных законов: решить, являются ли они истинными законами или нет. Потому что существуют отношения, которые можно было бы назвать возможными законами природы. Они включают в себя, среди прочего, законы вероятности или статистические законы, которые указывают на общую тенденцию процесса, хотя и не являются каким-либо открытым истинным естественным законом, поддающимся формулировке.

Истинный естественный закон абсолютно действителен, то есть он без исключения неизменен. Те законы, которые после бесчисленных опытов с ними были признаны таковыми, должны считаться действительными как естественные законы до тех пор, пока не встретятся исключения, касающиеся каждого конкретного закона. Такого исключения пока не было найдено. Единственное, что им удалось установить, - это то, что некоторые законы не имели той общей силы, которую они первоначально предполагали, но были действительны для более ограниченной сферы.

Если завтра солнце взорвется, то астрономическое предсказание следующего солнечного затмения не сбудется. О взрыве мы ничего не знаем, ибо он является частью неизведанного. Но это ничего не меняет в отношении тех законов природы, которые позволяют предсказать затмение, ничего не меняет в отношении абсолютной действительности законов природы, действующих в данном случае. Она не превращает эти законы природы в законы вероятности.

Естественная наука занимается поиском законов природы, а также формулированием таких законов. Без знания всех условий истинные законы природы не могут быть сформулированы. С другой стороны, “по самой природе материи теоретически невозможно доказать, что ряд явлений не подчиняется законам”.

Было произведено неправильное деление законов природы на качественные и количественные. Предполагалось, что качественные законы будут найдены в описательных дисциплинах, а количественные - в математических. Количественные законы легче поддаются обработке благодаря их математической формулировке. Однако эта ловкость влечет за собой очевидные опасности и риски. Формулы составляются почти механически, и с ними обращаются так, как будто они представляют собой что угодно, но только не тривиальность или фикцию.

Используя статистику, во всех областях были выведены очевидные постоянные соотношения, которые могут быть сформулированы математически. Результатом этого является огромный ущерб, как если бы эти формулы выражали сущностные реальности. Однако, чтобы иметь возможность сформулировать закон природы, вы должны знать все факторы. В большинстве случаев не известно, существуют ли неизвестные условия или количество неизвестных условий. Таким образом, количественные исследования с помощью расчета вероятности дают не более чем частотные результаты. Гетерогенные, качественно неопределенные реальности не могут быть объяснены, представлены или исчерпывающе определены количественными исследованиями. Статистика не может доказать существование закона природы. Только безошибочное предсказание является доказательством. В систематически проводимых экспериментах все условия в конечном итоге будут известны.

История науки и философии была в общем и целом историей суеверий, но также и историей борьбы неутомимой критики против предвзятых мнений невежества. Развитие науки можно суммировать в сравнительно немногих положениях. Но искать эти основные положения - тяжелая работа даже сегодня. Самое необходимое тонет в массе несущественного. Конечно, только знаток знает, сколько невероятного труда, иногда на протяжении многих поколений, стоили “очевидные" положения, сколько жертв они потребовали, не в последнюю очередь от тех, кто был у власти и поэтому имел патент на истину. Далее мы кратко прокомментируем только те положения, которые наиболее существенны для понимания действительности.

Галилей был пионером современной науки и мысли. Он ввел принцип относительности, доказал необходимость наблюдения природы, установил, что теории реальности не могут быть приняты без исследования, но должны постоянно подтверждаться опытом. Он выводил «причины» из «следствий», то есть принципы теории из явлений. Он показал, что понятие движения является относительным понятием, что орбита или траектория различны в зависимости от того, какую систему координат вы используете, и при этом должны быть определены непрерывность, ускорение и параллелограмм сил. Он объединил метод гипотезы с использованием математических и экспериментальных методов.

После Галилея Ньютон был основателем нашего представления о реальности. Ньютон утверждал, что мы ничего не можем знать о “сущности вещей” и “истинных причинах” событий. Эти проблемы являются излюбленными метафизическими проблемами философов и предметом догадок в бесконечных реконструкциях. Наука, однако, не может ответить на вопрос «что?» и «почему?» только на вопрос «как?». Естественная наука - это обобщение опыта. Последующая проверка всегда необходима. Задача науки состоит в том, чтобы, отталкиваясь от эмпирически данной реальности, обнаружить и сформулировать те точные законы, которые делают возможным предсказание. Ньютон сделал астрономию (небесную механику) точной наукой. Используя кеплеровские законы планетных орбит (рассчитанные по тщательным наблюдениям Тихо Браге), он открыл закон тяготения (притяжение тел прямо пропорционально произведению их масс и обратно пропорционально квадрату расстояния), и тем самым он смог доказать, что Кузано был прав в своей гипотезе, а Коперник - в своей теории вращения планет вокруг Солнца.

Вероятно, нет ни одного основного положения, которое рано или поздно не оказалось бы частью ещё более общих положений. Это, однако, не опровергает их правильности, и без них нельзя было бы обнаружить более общие положения. Своей общей теорией относительности Эйнштейн, по-видимому, заставил физиков отвергнуть старую концепцию времени и пространства, поскольку в некоторых редких случаях она оказалась недостаточной. Однако пока ещё слишком рано делать такие выводы из его теории. Ибо кажется возможным дать этой теории более простую формулировку; а также могут существовать различные виды пространства и даже более четырех измерений. Таким образом, мы можем с уверенностью сохранить трехмерное пространство для большинства случаев. Вполне возможно, что существует целый ряд различных видов реальности и что различные представления о реальности одинаково верны, каждая в своей конкретной области.

Лейбниц, который вел переписку с Ньютоном и другими современными учеными, принял их взгляды и понял, что познание реальности должно быть выведено из опыта, что механическое понимание природы - это способ описания реальности, что предсказание является достаточным доказательством существования реальности, что соответствие закону является критерием реальности, но также и то, что ньютоновская теория абсолютного пространства и абсолютного времени бессмысленна.

Следующие положения теории биологической эволюции можно считать основными. Все формы жизни имеют внутреннюю непрерывность и общее естественное происхождение, в конечном счете благодаря спонтанному зарождению. Виды изменчивы. Новые виды происходят от более старых путём трансформации. К элиминирующим факторам (факторы отсева в процессе эволюции) относятся, в частности, неспособность адаптироваться к изменившимся условиям жизни, неспособность переносить тяготы и климатические изменения, более быстрое вырождение и неспособность к размножению. Целесообразное доказывает свое превосходство самой своей выносливостью, тем, что оно легче всего приспосабливается и легче всего передает свои свойства по наследству.

Историю науки можно разделить на догматический и скептический периоды. Когда даны ответы на вопросы, которые в течение определенной научной эпохи считались существенными, то кажется, что основная исследовательская работа завершена. Общечеловеческая потребность в твердой и определенной основе мышления влечет за собой стремление к упрощению и систематизации, результатом чего является мировоззрение. В такие эпохи уже не модно быть скептиком и сомневаться в правильности системы. Кроме того, возникает общее отвращение к новым гипотезам, которые могут нарушить ментальную структуру, созданную таким тяжелым трудом, отвращение, которое может найти такое радикальное выражение, что научное сообщество отказывается от изучения фактов, которые не могут быть вписаны в систему.

Однако мы постоянно видим, что появляются новые проблемы, что старые формулировки могут быть оспорены. Хорошо построенная система взрывается. Начинается новый период, одно из новых открытий в различных областях исследований. Все меняется и снова кажется неопределенным. В такие периоды уже не модно быть догматиком и выражать самоуверенность мнения о гипотезах и теориях.

Раньше те, чье мышление было эмоциональным и кто нуждался в определенности, могли найти его в философской системе. Но с тех пор, как наука взяла на себя прежнюю задачу философии - объяснить данную реальность, - её задачей стало построение систем. Мир полон верующих, которым пришлось довольствоваться иррациональностью - за неимением чего-то лучшего. Даже для науки важно иметь систему, которая облегчает ориентацию и дает общее представление. Неизбежно, что те, чье знание и сила понимания достаточны лишь для того, чтобы изучить систему, становятся догматическими верующими. Однако лучше быть догматиком в отношении разумной системы, чем иррациональной или менее разумной. Возможно, было бы полезно указать на то, что все системы являются временными, являются суммированием последних результатов исследований, а не конечными продуктами.

История - это мнения историков о прошлом, о фактах и ходе событий. История как дисциплина должна быть способна дать нам опыт человечества в его универсальной применимости, идущей от частного к типичному и всеобщему. Она должна быть способна дать нам не только историю политических идей и систем, но и уроки, которые можно извлечь из этих вопросов.

Случайное априори ненадежно, а частное, которое люди находят наиболее интересным, в основном принадлежит к области вымысла. Мнения и идеи являются индивидуально или коллективно субъективными, а не объективными. Когда психология в конце концов достигнет понимания человеческой природы, станет наукой о характере и овладеет историческим анализом, тогда история как формирователь легенд, вероятно, даст очень ценный материал для исследования.

Если история не может придать своим данным такую универсальную форму, чтобы мы могли учиться на этих опытах, чтобы мы могли быть избавлены от повторения одних и тех же опытов снова и снова, то история едва ли увеличивает наше осознание жизни и понимание жизни, но только удовлетворяет ту любознательность, которую лучше было бы назвать любопытством и которая в лучшем случае может дать литературному искусству его избранный материал.

Только те исследования, которые необходимы для понимания настоящего, могут справедливо претендовать на включение в так называемое общее образование. Если история не может дать нам такого понимания, то она должна быть отнесена к числу специальных дисциплин. Совсем другое дело, что история необходима для научных исследований. Но в таком случае произвольная смесь, называемая всеобщей историей, должна быть разделена на множество различных её ветвей с четко очерченными границами между ними. Только тогда история выполнит свое предназначение для специалиста, которому необходимо знать всё доступное познаваемое в своей особой области. И он способен лучше оценить ценность исторического исследования для своих нужд, критически просеять данный материал и взять именно то, что для него существенно.

Гипотезы естествознания опираются на факты, и поэтому они всегда в некотором отношении реалистичны. Их слабое место - недостаток фактов. Ненадежность исторической истины зависит от массы ложных фактов и от невозможности их устранения.

Факты можно разделить на реальные и предполагаемые факты, проверенные и непроверенные, проверяемые и непроверяемые, объективные и субъективные, а также объективно или субъективно собранные факты.

Если бы мы могли сгруппировать факты в известные и неизвестные, то количество неизвестных фактов показало бы нам наше незнание прошлого, а также того прошлого, которое, как мы полагаем, мы знаем лучше всего.

Если бы мы могли судить о достоверности так называемых исторических фактов, то наше знание прошлого оказалось бы более воображаемым, чем кто-либо осмелился бы мечтать.

История - это едва ли история правдивых свидетелей. Любой, кто испытал, как трудно установить истинные факты того или иного хода событий, когда все заинтересованные стороны стремятся достичь объективно правильного результата, понимает, что почти невозможно достичь того же самого, когда все заинтересованные стороны - как это в основном случай в истории - стремятся пересмотреть факты, подкорректировать события и исказить мотивы. Эта ненадежность очевидна для всех, кто в реальной жизни имел возможность изучить, как свидетели бессознательно реконструируют свои переживания в желаемую форму. Добавьте к этому то, что посвященные часто молчат и что мнения непосвященных посторонних являются предположениями, что свидетельства сомнительных, предвзятых и некритичных свидетелей должны рассматриваться как неправдоподобные или ненадежные; тогда “вера” в исторические “факты” не будет большой.

Как философ отличается своим критическим отношением к философии, так и историк характеризуется своим критическим отношением к истории. Более глубокая критика истории относится к так называемым историческим истинам с изрядной долей скептицизма и считает, что слова мудрости “ничто не может быть так легко устроено, как факты”, доказывают всё, что вы хотите доказать. Из всех видов так называемых фактов исторические факты - самые сомнительные. В принципе, в качестве фактов должны быть приняты только объективные факты, поддающиеся контролю со стороны потомков.

Исторический процесс, как и все процессы, является результатом действия большого числа факторов. Несмотря на все попытки прояснить эти факторы, всё же можно без преувеличения сказать, что большинство факторов неизвестны и останутся неизвестными. Историческая наука может лишь в исключительных случаях установить, какие факторы внесли свой вклад и какие причины были решающими. Факторы, которые, как нам кажется, мы знаем, часто являются ложными факторами. И эти последние производят впечатление скорее случайности, чем соответствия закону. Большинство причинных связей слишком часто остаются недоступными, несмотря на самые изощренные используемые методы. Причинность истории позволяет установить себя лишь случайно и исключительно.

Оценить относительную значимость устанавливаемых факторов в их взаимодействии, побочном действии, противодействии и обратном действии, оценить относительные эффекты всех различных социальных, политических, националистических, экономических, религиозных, психологических, личностно детерминированных и т.д. факторов, оказавших влияние на формирование государства, общества или исторического процесса в каждом конкретном случае или вообще; чтобы правильно оценить все эти комбинации в их необозримой множественности, всё это, вероятно, слишком часто было бы за пределами как изучения, так и суждения. Подчеркивать определенные факторы в ущерб всем остальным, как известным, так и неизвестным, - это более или менее произвол.

Распространенной ошибкой является смешение причинно-следственной связи и временной связи. Два процесса, развивающиеся сходным образом и идущие параллельно во времени, часто рассматриваются как причинно-следственные связи. Однако многие процессы протекают параллельно, не имея ничего общего друг с другом. То, что они соприкасаются друг с другом, вовсе не обязательно подразумевает причинно-следственную связь. Если использовать медицинское сравнение: то, что больной человек выздоравливает, когда он принимает какое-то лекарство, не доказывает, что лекарство вызвало выздоровление. Только тогда, когда вы можете исключить или включить какой-либо фактор по своему усмотрению и безошибочно предсказать результат каждого конкретного эксперимента, только тогда вы установили существование причинно-следственной связи.

Ненадежность исторического изучения очевидна из постоянно пересматриваемых воззрений, вызываемых каждым тщательным переосмыслением областей исторического исследования; а также из новых и часто революционных исторических открытий, которые мы делаем всякий раз, когда появляются новые идеи, и эти доселе неизвестные факторы обнаруживаются и могут быть прослежены, как разноцветные нити в пестрой ткани истории.

Исторический способ рассмотрения включает в себя, между прочим, исторические построения, исторические обоснования и исторические условия. Они появляются в основном в периоды дезориентации или консервативных усилий.

Типичные исторические построения - это известные взгляды на историю, принятые Гегелем, Марксом и Шпенглером, среди прочих. Будучи образцами исторического строительства, они достаточно фантастически произвольны, чтобы служить предостерегающими примерами. Надо признать, что история как дисциплина почти приглашает или, во всяком случае, является благодарным полем для таких построений. При небольшой доброй воле история дает возможность реконструироваться по усмотрению и оставляет поле для почти безграничного числа способов рассмотрения. Историческая ретроспектива состоит не столько в приобретении знаний о процессах и причинно-следственных связях, сколько в произвольной рационализации. У нас нет необходимого критерия правильности любого исторического взгляда. Объективное суждение возможно только в исключительных случаях. Та историческая целесообразность, которую многие люди думают, что могут проследить, часто остается недоказуемым личным предположением. В целом история показывает лишь результаты того неведенья, которое все века называли знанием.

Типичные исторические обоснования - это, в частности, попытки обосновать социальные, государственные или экономические права на основе их существования в прошлые исторические эпохи. Дело в том, что историческое обоснование, например, человеческого права и прав человека предполагает возвращение к варварским, бесчеловечным, давно преодоленным взглядам. Однако это касается фанатика исторических обоснований лишь в малой степени. Он произвольно исходит из исторического наследия как из неизбежного, как из некоего неискоренимого первородного греха, единственно истинной, единственно возможной реальной основы и нормы права. Ему кажется невозможным осознать, что право человека стоит выше римского права, тевтонского права или других более или менее бесчеловечных правовых концепций. Он не может осознать, что право человека всё ещё ждет своего осуществления. У нас есть цивилизация, но нет культуры. Ибо неоспоримым доказательством культуры является то, что человек рассматривается и к нему относятся как к Человеку, что означает - превосходящий любую другую ценность.

Делая исторически обоснованное или исторически обусловленное своего рода нормой, мы лишаем исторически случайное его случайности, придаем исторически случайному значение, которым оно не обладает, значение в действительности, далеко выходящее за пределы его разумно обоснованного значения, делаем исторически случайное чем-то всеобщим, неизбежным и необходимым. Мы делаем исторический процесс чем-то абсолютным, если придаем ему видимость необходимого процесса, неизбежности, “более глубокого смысла” философской глубины. Такой исторический способ рассмотрения делает нас зависимыми от устаревших взглядов, которые сковывают мысль с идеями, когда-то сформулированными и когда-то, возможно, оправданными, но уже давно преодоленными. То, что какое-то время в конкретных случаях способствовало данному результату или какому-то определенному воззрению, переоценивается и ему придается чрезмерное значение, если его историческая случайность становится основой постоянно сохраняемого взгляда на реальность.

Историческое воззрение, которое неизбежно становится догматическим, полагает, что традиция представляет собой нечто жизнеспособное, как если бы традиция была продуктом жизненного опыта и знания о жизни, продуктом разумного процесса. Но исторический процесс в его индивидуальном становлении не является разумным процессом. Это скорее игра случайностей, продукт раньше жизнеспособных, а позже жизне-непригодных факторов; с большой примесью неоправданных отдельных интересов, невежества и произвола. Историки такого рода считают всё историческое вполне обоснованным, каким бы иррациональным оно ни было.

То, что исторически обусловлено, по существу иррационально и поэтому не может быть положено в основу разума или использовано в качестве метода рассмотрения. Такой метод свидетельствует о беспомощности и ментальной дезориентации невежественных людей и равнозначен объявлению нашего собственного разума банкротом.

Ничто не ново, говорит философ, и совершенно справедливо. Всё ново, говорит эксперт. Подобно тому, как природа повторяется во всеобщем, но никогда в частном, так и различные культуры - являются подобными повторениями с частными формами.

То, что является индивидуальным в предыдущих культурах, составляет их своеобразие, не может стать новой культурой, будучи подражаемым или копируемым.

Жить в прошлом, превращаясь в музей бесполезных реликвий, унаследованных от всех прошлых эпох, сопряжено с определенным риском. Не всё имеет жизненную ценность только потому, что когда-то существовало. Не все устаревшие взгляды важны потому, что когда-то они представляли собой настоящий интерес. Почти всё можно сделать объектом "научного исследования“, как только пройдет достаточно времени, чтобы оно стало «историческим». Ни одна из предшествующих культур не считала человека Человеком. Называть соответствующие исследования гуманистическими в собственном смысле этого слова положительно неверно. Мы переоцениваем то, что когда-то было, и не рассматриваем вопрос, была ли его смерть доказательством его жизнеспособности. Не всё, что унаследовано от наших отцов, является образцовым. Никакая новая культура не создается путем сохранения обветшалого.

Традиция и классицизм также могут иметь ограничительный эффект. Они могут оказывать столь сильное влияние, что всё новое становится подозрительным априори, если оно не обусловлено исторически, и что только то, что мертво и включено в историю, оказывается действительным и имеет жизненную ценность.

Мы реконструируем прошлое и заполняем зияющие пробелы вымыслами. Они часто имеют фантастические размеры и никогда не имели никакой реальности, но нарушают наше чувство меры и затемняют наш взгляд на настоящее; и нам стоит тяжелого и ненужного труда когда-либо избавиться от таких фикций. Ошибочное мнение, распространенное в наше время, в значительной степени является историческим наследием. История слишком часто становилась задней дверью, через которую фикции, счастливо опровергнутые, проскальзывают внутрь, чтобы снова преследовать нас. Если будет вестись постоянная борьба с заблуждениями и суевериями прошлого, то, может быть, в конце концов придется избавить хотя бы “общее образование” от этой бесполезной роскоши. Если бы мы обладали истинным знанием, то история принесла бы нам пользу, сохранив это знание для будущих поколений. Но пока мы пользуемся главным образом гипотезами и фикциями, история оказывает нам главным образом медвежью услугу в сохранении этих фикций. Если бы история идей называлась тем, чем она является, - историей “суеверий”, то интерес к ней значительно уменьшился бы. Наша нынешняя культура - это, по существу, история культуры и культура истории. Наша культура в значительной мере состоит в воспроизводстве. У первобытных людей нет самостоятельных мнений, и их мышление состоит в попытке понять, что имеют в виду другие, чтобы подражать им. Представляя “культурные нации", мы должны были бы пройти эту стадию, как ту, на которой мы должны тщательно изучать то, о чем древние говорили, что они верят. Знание того, что люди во все века верили, что знают, не оставляет большого места для истинного знания. Попугайничать - не самостоятельное мышление.

Если мы хотим создать свою собственную культуру - и у нас есть предпосылки, - то необходимо историческое ограничение. Мы можем утонуть в истории. То, что не дает более глубокого понимания жизни и пригодности к жизни, имеет свое место в различных архивах специальных исследований. То, что мы ещё не смогли усвоить из давно прошедшего, как для собственной культуры, так и для нужд господина среднего, является частью субъективистского упоения несущественным и имеет слишком малое значение для целого. Культура - это собственная культура, независимость и индивидуальное творчество, а не подражание и попугайство. Историческая культура - "поклонение мертвым культурам" - не создает никакой новой культуры.